Мама Катя потрепала сына по плечу, сказала:

– Ну же! Хватит, давай подумаем…

– Ты не понимаешь, мама! – Он стряхнул с плеча её руку. – И никто!

Алик глубоко переживал свою мужскую несостоятельность. Домой вернулся с пустыми руками, обратно путь закрыт, потому что нечего, ну совершенно нечего предложить Элеоноре хотя бы в зачёт, в виде залога будущих успехов.

– Я не! Мо! Гу без неё! Ну что! Что я могу ей дать?!

Екатерина Антоновна огляделась. Ничего достойного внимания в кухне не было, если не считать самого Алика, а он, объективно говоря, мало на что годился в таком состоянии.

«Что бы ему такого с собой дать? – прикидывала мама Катя. – Тьфу ты! Кого это несёт?»

В дверь звонили. Не позвякивали, не тренькали, а трезвонили, не переставая.

– Сейчас! Да иду же, иду! – поспешно спускаясь по крутой лестнице, кричала Екатерина Антоновна. – Что вы с ума сходите? Сломаете звонок! Оля? Что с тобой?

Ольга Александровна была не в себе. Одною могучей рукою прижимала к груди курицу в миске, другою оперлась на кнопку звонка. По щекам её текли слёзы, оставляя на тональном креме чёрные дорожки, словно мазки туши на китайском шелку. Подбородок дрожал у Ольги Александровны, говорить она не могла.

«Что с ней? Вася вернулся некстати, застал, избил? Следов вроде бы нет. Что у неё в руке?»

Екатерина насильно отняла Оленькину руку от пуговки звонка и отобрала у соседки мятый лист бумаги. Телеграмма. На сей раз Заури раскошелился на два слова: «Нэ еду». Правду говорят – отказать сложнее, чем согласиться, поскольку слово «нет» на одну букву длиннее, чем «да».

Ольга Александровна, горестно кивая и всхлипывая, совала Катеньке нетронутую куру. «Да, ей теперь такая дурища ни к чему», – решила Екатерина Антоновна, приняла миску вместе с содержимым и сказала как можно мягче:

– Оленька, подожди, я сейчас верну денежку.

Ольга Александровна одною ладонью закрыла лицо, другой замахала, отступая. Говорить она всё ещё не могла. Так, без единого слова, и кинулась прочь, шлёпая домашними туфлями. Жаль было её, но Екатерине Антоновне пришла в голову новая великолепная идея.

– Алик! – сказала она, появляясь на кухне с добычей. – Вот это отнеси Линочке, скажи, что готовил для неё сюрприз, хотел запечь в фольге. Ты, я надеюсь, помнишь, как это делается? Или написать на бумажке? Фольга есть?

Екатерина Антоновна стала искать ручку, чтобы на обороте злополучной телеграммы набросать сыну рецепт восстановления отношений.

– Помню, я помню, – пробормотал Алик, пожирая взглядом куриные гладкие бёдра. Какие-то у него возникли приятные ассоциации, настроение поползло вверх. – Но как же я буду? Что она скажет?

– Делай, что я говорю, – приказала Екатерина Антоновна. – На слова этой гар… На слова Александры Яковлевны не обращай внимания. Или вот что скажи: женщинам-де мясо поручать нельзя, они его только портят. Скажи, мужчины – лучшие повара. Ну всё, иди. Слышишь, что я сказала?

Вытолкав сына вместе с курицей за дверь, Екатерина Антоновна вознесла горячую молитву, чтоб наконец наладились у Алика отношения с женой и её матерью, потому что терпеть такую жизнь совершенно невозможно. Всею душой благочестивая Екатерина Антоновна хотела, чтобы прошение там наверху было рассмотрено и удовлетворено. Вероятно, её услышали, но постановление вынесли странное.

Минут через двадцать в дверь позвонили снова. Катенька, хватаясь за сердце, поспешила открыть.

На пороге, потупившись, переминалась с ноги на ногу Александра Яковлевна Дончик собственной персоной.

– Про… проходите. Про… прошу, – заикаясь от неожиданности, проговорила Катенька.

– Простите великодушно, – глядя в сторону, выдавила бывшая учительница языка и литературы, ныне торговка мебелью. – Мне очень жаль. Я вспылила, наговорила лишнего вам и Али… Александру Павловичу. Вот.

Катенька, повинуясь порыву, протянула руку – мириться, но мадам Дончик не с пустыми руками пришла.

– Извините, – торопливо выговорила она, и, чтобы завершить неловкую и мучительную процедуру, слишком похожую на дачу взятки, отбыла.

Катенька какое-то время оторопело разглядывала деньги, потом затворила дверь и поднялась в кухню. Прилично ли возблагодарить провидение за удачно проведенные сделки, она не знала. Спросить бы у мужа, тот прекрасно разбирается в путаных богословских вопросах, но, как на грех, нет его.

Екатерина Антоновна уселась за кухонный стол, выложила на девственно чистую скатерть телеграмму, деньги, полученные за курицу от Александры Яковлевны, затем вытащила из кармана халата взнос Ольги Александровны и присовокупила к выручке. Призадумалась, но ненадолго. Услышала, как поворачивается в замке ключ. «Павлик?» – встрепенулась она, но выйти навстречу мужу не успела, тот оказался проворнее. Взбежал по лестнице, чмокнул жену в затылок, и сходу:

– Откуда деньги? Устал, есть хочу, сил нет. Где курочка? Знаешь, кого встретил по дороге? Помнишь, такой чёрный, мохнатый, имя я забыл, который приезжал к Олечке. То ли Даурия, то ли Заурия, в общем оттуда.

– Заури, – поправила мужа Катя, пытаясь собраться с мыслями, чтобы получилось объяснить связно, откуда деньги и почему нет в доме приличной еды.

– Вот-вот, его. То-то скандал будет, когда Вася вернётся, я его видел возле продуктового на Черноглазовской, но по квартире говорить с ним не стал. Когда Вася трезвый, с ним невозможно, кощунствует. В продуктовый, извини, тоже не пошёл, устал. Есть хочется. А где курочка? Слишком они с Ольгой шумные, слушать – только греха набираться. Заведутся – точно как Зина с Ядвигой, хоть святых выноси. Вот бы получилось разъехаться! Катя, представь: тишь, благодать, курочки по двору бегают. Кстати…

– А с Вельзевулом ты уже говорил о квартире? – поторопилась вставить Екатерина Антоновна, потому что ещё не успела собраться с мыслями.

– Господь с тобой, не поминай к ночи.

– Почему? Ему, кажется, больше всех надо, в пристройке просел фундамент или что-то в этом роде. Помнишь, Валя ему говорил, надо поправить обмостку.

– Отмостку, заинька. О Валентине тоже не напоминай. Упрямец, выгоды своей не понимает, слушать ничего не хочет, сквернословит только. Никакого с ним не выходит разговора. А хорошо было бы уломать его. Сейчас только смотрел домик – загляденье, просят недорого. Осталось бы… Да, заинька, день сегодня, благодарение богу, хороший выдался, суматошный только. Устал я, проголодался. А где курочка?

***

Ключик помотал головой, словно хотел вытрясти оттуда куриную историю. Пора забыть и Зайцев с их роднёй, и Вельможных. Рассобачились и разъехались, как ни хорошо было вместе. Чего вспомнил-то? Только ли из-за курицы? Валентин с отвращением глянул на остатки пиццы. Нет, не в этом дело. Холодно. Может, из-за грянувшего в тот день латиноамериканского скандала между Заури и четой Вельможных? Теплее, но нет. Кое-что ещё было. Вечером, когда Резиновая Зина в деталях пересказывала всё это Ключику, бросила невзначай: «Вот увидите, Валя, всё это разъездом кончится. Жизнь дала трещину». Над рассказом Валентин Юрьевич посмеялся, на слова умненькой Зинаиды Исааковны вообще не обратил внимания. Вельможные разъедутся? Абсурд. Посмеяться и забыть. Не о Вельможных говорила Зина, и в душу слова запали, раз вспомнил. Совсем горячо, но нет. А Ленка… Да! Вот в чём дело. Жена рассказанную в виде анекдота историю встретила странно. Екатерину Антоновну привычно обозвала клушей, Александру Яковлевну с Элеонорой – стервами, Зину обругала, как и всегда, непечатно, но Ольгу Александровну почему-то не тронула, даже наоборот – взяла под защиту, хоть никто на мадам Вельможную и не нападал. Горячо! Слишком горячо Елена Викторовна взялась отстаивать несчастную жертву обстоятельств – женщину, вынужденную делить кров с опротивевшим вконец мужем. Даже тогда это показалось Валентину странным – кто-кто, а Оленька уж точно в муже души не чаяла. Теперь-то ясно, что не её защищала Елена Викторовна. Теперь-то…