– Другим детям? Или о других детях?

Мерседес одной рукой помассировала поясницу, а затем поправила на голове канареечно-желтый шарф.

– Я устала слышать постоянные обвинения в… Как же это называется?.. Зло… зло… в общем, в дурном поведении.

– Злонамеренных действиях?

– Якобы я на протяжении всей ее жизни поступала с ней жестоко. Видите ли, я привезла ее в Лондон, когда ей было всего два года. И что же? Вместо благодарности она утверждает, что была бы счастлива в Колумбии с моей матерью. – Гарза усмехнулась с сигаретой в зубах. – С моей матерью? Та как-то раз решила сделать внучке приятное. Подарила ей котенка. Мы летим сюда, но его взять не можем. Из-за бешенства и самолета. Но Каролина вечно вспоминает про это, раздувает до небес. Это так глупо, потому что – если честно, – будь у меня такая возможность, я бы с радостью оставила ее со своей матерью. Оказаться в Лондоне одной, в двадцать один год? Да это же счастье! Но мать говорит мне – нет. Мол, Каролина – это мое «маленькое последствие», и она должна каждый день напоминать мне о моем грехе.

Пожилая колумбийка поправила на камине безделушку – фигурку женщины в костюме купальщицы тридцатых годов. Их тут была целая коллекция – все в разных костюмах и позах. Полюбовавшись ею, Мерседес заговорила снова.

– Католики, – произнесла она, обращаясь, скорее, к себе самой. – Чистилище, ад, рай и все такое прочее. Мы живем прошлым. Мы не умеем жить настоящим. Вы, часом, не католик, инспектор?

– Нет.

– Везет. Я до сих пор не могу оправиться от того, что я католичка. А всё мои грехи!

– Ребенок в девятнадцать лет? Это ваш грех?

– Я не была замужем за ее отцом. – Гарза пристально посмотрела на Томаса, как будто проверяя его реакцию. Впрочем, в наши дни внебрачные дети стали скорее правилом, чем исключением, так что Линли это не удивило. – Для моей матери это был страшный грех, – добавила она. – И я расплачивалась за него в первые два года, пока жила с Каролиной в Боготе. Затем я переезжаю сюда, я работаю. Я не боюсь тяжелой работы. Я убираю дома других людей, а так как у меня есть голова на плечах, мои услуги пользуются спросом. У Каролины красивые платья, новые игрушки, она хорошо ест и спит в своей собственной спальне, а затем идет в школу. Разве это плохая жизнь?

– Как я понял, она думает иначе?

– Когда ей было шестнадцать, я вышла замуж. Неожиданно для нее. У меня еще трое детей. Тоже для нее неожиданность.

Подойдя к рабочему столу, рядом с компьютером, на котором она работала, когда Линли вошел, Мерседес взяла оттуда фотографию в рамочке. Там были изображены два мальчика-близнеца и девочка. Это был старый снимок – дети с тех пор выросли. Мерседес с гордостью заявила, что один из ее мальчиков сейчас управляющий хедж-фонда, а второй – юрист. Девочка же – специалист в области ядерной физики. Вполне понятно, что старая латиноамериканка, как мать, была в восторге от их успехов. В отличие от Каролины.

– А ваш муж? – спросил инспектор.

– Он слесарь, – ответила Мерседес и рассказала, что у него, как и у нее, свое дело. Как и она, он начинал с нуля. – У него никакого образования, – добавила она. – Вернее, у нас обоих. Зато мы умеем трудиться. Я пыталась привить это и Каролине – мол, если хочешь чего-то в жизни достичь, нужно прикладывать усилия. Но не смогла.

Затем Гарза, хотя ее никто о том не просил, подтвердила многое из того, что Линли уже слышал от Фрэнсиса Голдейкера. Как тот познакомился с Каролиной Гарза, как они поженились и как Каролина была недовольна его увлеченностью своей работой.

– Она решила сидеть дома и растить сыновей, Гильермо и Карлоса. Это ведь тоже работа, не так ли? Но Гильермо родился… с плохим ухом, и Каролина тряслась над ним. – Мерседес покачала головой. – Вечно жужжала над ним, как рой пчел.

– Именно поэтому Клэр Эббот и хотела поговорить с вами? Из-за Уильяма?

Томас рассказал ей про мемориал, который Клэр устроила в память о сыне Каролины.

Нет, ответила Мерседес, Клэр Эббот интересовала только сама Каролина. У нее с собой был блокнот, добавила она, и запись, которую та сделала на смартфон. Эту запись она проиграла для Гарзы. На ней голос Каролины рассказывал о ее детстве.

По словам писательницы, она сделала эту запись тайком. Не хотела, чтобы ее помощница знала, что ее записывают, ибо только так можно было рассчитывать на ее правдивый рассказ. Судя по записи, та состоялась в ресторане, или же женщины просто обедали вместе, потому что, кроме голоса Каролины, слышалось также звяканье столовых приборов.

– Она сказала, почему дала вам прослушать эту запись? – спросил Линли.

Колумбийка докурила сигарету и сразу зажгла другую. Своей манерой затягиваться она напомнила инспектору молодую Лорен Бэколл[14]. Правда, на этом их сходство и заканчивалось. Прислонившись спиной к камину, Мерседес продолжила:

– На той записи Каролина рассказывала одну историю, и Клэр хотела узнать, что я скажу по ее поводу. Эта история…

Женщина не договорила. Впервые за все время визита Линли эмоции, похоже, взяли над нею верх. Глаза ее затуманились. А тут, как назло, в коридоре уборщица принялась орудовать шваброй у самой двери.

Томас дал собеседнице время успокоиться, но она так ничего и не сказала, и тогда он счел своим долгом задать наводящий вопрос:

– Мне интересно все, что касается Клэр Эббот. Фрэнсис сказал вам, что ее убили?

Мерседес кивнула, и когда она заговорила снова, голос ее было не узнать. Искренность в нем уступила место какой-то тяжести.

– То, что она там городила… Каролина и раньше сочиняла про Торина – это мой муж – всякие небылицы, – стала рассказывать она. – Мол, однажды вечером, когда она поздно пришла домой, он в припадке ярости сломал ей нос. Она говорила, что, пока не зарабатывает сама, он не разрешает ей покупать новую одежду, и она ходит в обносках из благотворительного магазина. И что в нашем доме не бывает праздников. Ни Пасхи, ни Рождества. Эти вещи я слышала и раньше. Мои дети передавали мне, что она говорит.

– Но на этой записи она сказала что-то другое? Я правильно вас понял?

Гарза понизила голос, и Линли был вынужден наклониться ближе, чтобы расслышать ее.

– Она наговорила Клэр, что я представляю собой как мать. Что, мол, когда она росла, я вечно меняла мужчин. Каюсь, мужчины у меня были. Пока я не встретила Торина, я питала к ним слабость. Но я ни разу, когда у меня появлялся новый мужчина, не оставила ее на целую неделю с кем-то из уборщиц, чтобы самой… Ну, вы понимаете, о чем я. Но именно это она и заявила Клэр. И еще, что якобы я будила ее посреди ночи, чтобы обвинить не в одном, так в другом, или что, когда я бывала беременна, я позволяла Торину… делать с ней все, что он захочет. Да-да, так она говорила.

– На той записи? – уточнил Томас.

Колумбийка покачала головой.

– Нет-нет, это она рассказывала Клэр Эббот, пока работала у нее. На той записи кое-что другое. И чтобы мне это сказать… – К глазам Мерседес подступили слезы, и она закашлялась. Судя по всему, эта женщина редко позволяла себе такую роскошь, как слезы по тем вещам, которые были не в ее власти.

– Фрэнсис сказал мне, что у Каролины порой возникают проблемы с правдой, – произнес инспектор в надежде ее разговорить.

Его собеседница печально усмехнулась.

– Каролина уверяла Клэр, что, когда она была маленькой, я приходила к ней в комнату в темноте ночи и… засовывала в нее бутылку из-под кока-колы. Да-да, прямо так и сказала. И что она рассказала об этом школьному учителю, и мне за это не поздоровилось.

– Это было на записи, которую дала вам прослушать Клэр?

– Да, на той записи. Ее якобы поместили в приемную семью, а в отношении меня завели дело, и я даже какое-то время сидела в тюрьме. Но ей, бедняжке, так никто и не поверил, потому что она не помнила подробности. И поэтому ее показания менялись едва ли не каждый день. По этой причине меня выпустили из тюрьмы. Она вернулась ко мне, и теперь я при первом же случае пытаюсь ей мстить.