«А кому до этого есть дело?» – спросила себя Дженн. Кого это волнует, кого это волнует, кого это хоть как-то волнует? Она никогда не вырвется с этого дурацкого острова, и глупо было надеяться, что у нее это получится. Ей не дадут стипендии – ни спортивной, ни еще какой-то – а даже если у нее вдруг получится ее добиться, то ее даст самый плохой колледж в стране, расположенный в какой-нибудь невообразимой дыре, так что когда она его закончит по той специальности, которую выберет, то не сможет найти работу и все равно в конце концов окажется на этом острове. Она в ловушке, как крыса на тонущем корабле, и единственное, что хоть как-то улучшало ситуацию, это…

Она услышала стон. Она все еще стояла на ступеньке, ведущей к двери автоприцепа, но стон донесся не из домика. Он доносился… Дженн сосредоточилась. Дождь лил на домик и стучал по его крыше, но ветра не было, так что этот звук добавил не ветер. Было смутно слышно, что у Энни продолжает играть музыка – а потом к ней прибавился звонок ее мобильника. Но это было все. А потом… снова стон. Он звучал совсем близко – словно из-под домика.

Дженн спрыгнула со ступеньки. Разум подсказывал ей бежать: ведь ей нисколько не хотелось узнать, что именно находится под домиком. Разум говорил, что это может оказаться раненое животное, а раненые животные могут представлять опасность, так что ей надо позвать папу. А еще разум советовал ей игнорировать услышанное – и к завтрашнему дню все забудется. Но тут стон перешел в плач, а плач заставил Дженн действовать.

Она обошла домик, обогнула дрова, выпавшие из поленницы, потом – отцовские сети, четыре ведра для наживки и груду поплавков. С задней стороны домика, где крепился баллон с газом, она снова услышала стон, а потом плач. И они были совсем близко.

Юбка домика была убрана (Дженн сама это сделала, когда начала помогать Энни делать его пригодным для жилья). Ей следовало бы вернуть ее на место, но она до сих пор даже не вспомнила об этом. Теперь, снова услышав стон, она забралась под домик.

Она двинулась на звук. Послышались всхлипы – и снова плач. А потом – сильный грудной кашель. Дженн решила, что так кашлять может только человек. Это не животное. Под домиком прячется какой-то человек.

Тут она чуть было не сбежала. Под домиком было темно, а так как на улице стремительно сгущались сумерки, то вскоре уже вообще ничего видно не будет. Она осторожно двинулась вперед, сказав:

– Ты где? Я тебя не вижу. Ты кто? У тебя все нормально?

Единственным ответом был стон. А потом… впереди оказалась тень, которая была темнее остальных теней под домиком. Дженн двинулась туда с отчаянно колотящимся сердцем. Она спросила:

– Как ты, нормально? Тебе не нужна помощь?

Сначала ответа не было. Дженн еще немного продвинулась вперед. А потом вдруг увидела… это.

Узкая полоска света просачивалась из какой-то дырки в самом домике. В эту полоску света вытянулась рука с раскрытой ладонью и умоляюще согнутыми пальцами. Рука принадлежала грязнющей девушке со свалявшимися волосами – такими длинными, что, казалось, они у нее до колен. Лицо у нее было грязное, на одежде – полосы глины. На ней была только куртка, джинсы, пуловер и носки. Ботинок на ней был только один – сношенная кроссовка. Вторая ее нога выглядела травмированной. Да и сама она казалась полумертвой.

Она встретилась взглядом с Дженн и съежилась. Дженн велела:

– Жди меня здесь. – Это было лишним: в таком состоянии убежать девушка не могла. Она добавила: – Я схожу и позову папу.

И она пошла, чтобы это сделать.

– Надо бы ехать быстрее, – сказала Дженн матери.

Они неслись по дороге – по южной части Калтес-бэй-роуд. Отец Дженн позвонил в Лэнгли в медпункт и предупредил, чтобы Ронда Мэтисон не ушла с работы, так что у Дженн не было опасений, что медпункт окажется закрыт. Но, с другой стороны, у нее были большие опасения, что девушка на заднем сиденье умрет раньше, чем они успеют добраться до места.

– Нам все равно надо ехать осторожно, Дженни, – отозвалась Кейт Макдэниелс. – Если из леса выскочит олень – нас ждет беда, моя хорошая.

– Она очень плохо выглядит.

– Значит, нам надо молиться.

Что она и сделала. А поскольку Кейт Макдэниелс была по-настоящему верующей евангелисткой, то знала множество способов обращаться к Богу. Некоторые из них требовали разговора на неизвестных языках, но сейчас она к этому не прибегла, чему Дженн была весьма рада. Вместо этого она просто попросила Господа Иисуса пребыть с ними всеми и направить их по путям Отца Своего.

Дженн наблюдала за девушкой. Глаз она не открывала, дыхание было слабым. Они подтащили ее к машине и укрыли одеялом, но поврежденная нога торчала наружу и воняла протухшим мясом. Дженн увидела, что из носка сочится гной. От этого зрелища ее затошнило. Она отвернулась.

– Ты ее знаешь, Дженни? – спросила мать.

– Не-а.

– Странно.

Это действительно было странно. В южной части острова народу жило мало. На Позешн-пойнт – и того меньше. Любого, кто здесь оказывался, очень быстро узнавали все. Но не эту девушку. Дженн ее никогда раньше не видела.

Когда они остановились на парковке у медцентра, Ронда Мэтисон тут же вышла к ним, застегивая флиску от резкого апрельского ветра. Дженн с матерью вышли из машины, а Ронда заглянула на заднее сиденье. Она сказала:

– Давайте отнесем ее в дом.

Они втроем сначала усадили девушку, а потом перетащили на кресло-каталку.

Они завезли ее в один из боксов, который девушка быстро заполнила жуткой вонью от немытого тела, немытой головы, нестиранной одежды и воспаленной ноги. Ронда без слов вручила им медицинские маски. Она сказала:

– Брюс мне сообщил, что вы ее нашли?

– Под старым автоприцепом Эдди Беддоу, – пояснила Дженн. – Я услышала шум и пошла посмотреть.

– Молодец, Дженн.

Ронда надела хирургические перчатки и схватила стетоскоп. Голова девушки свесилась ей на грудь. Она сидела на кушетке для осмотра, но, похоже, была практически без сознания. Глаза у нее были закрыты, и она начала крениться набок. Кейт Макдэниелс подхватила ее и уложила.

Ронда начала осматривать девушку, сначала послушав грудную клетку. Она пробормотала:

– Дыхательные пути чистые, а вот в легких сильный застой.

– Пневмония, – прошептала Кейт.

– Скорее бронхит.

– Она умирает? – спросила Дженн.

– Нет. Но ей необходимо лечение.

– А как насчет ноги? – спросила Кейт.

– Давайте посмотрим.

Ронда взялась за стопу девушки и осторожно прощупала. Переломов не было, как она им сообщила, но состояние ступни было весьма серьезным. Им придется ею заняться. И наступать ей на нее будет нельзя.

«Занятие» ногой заключалось прежде всего в удалении отвратительного носка и открытии мерзкой зараженной кожи. Там всюду были гной и инородные тела. Когда Ронда начала обрабатывать ногу, у Дженн к горлу подступила желчь от вида, запаха и звяканья чего-то металлического, извлеченного из раны и брошенного в тазик из нержавеющей стали. Она отодвинулась от стола и отступила к стене. Девушка застонала, и ресницы у нее затрепетали.

– Кажется, будто она прошла многие мили, – тихо сказала Ронда. – Не могу понять, как она сумела это сделать при таком состоянии ноги. – Она внимательно посмотрела на девушку, которая лежала на спине с закрытыми глазами. – Кто ты, милая? – спросила она. – Откуда ты?

Один ответ они получили, еще не уйдя из медпункта: отец Дженн позвонил им и сообщил новые сведения. Когда Дженн с матерью уехали в Лэнгли, он с братьями Дженн, Энди и Пети, вышли осмотреть все вокруг. За поленницей обнаружился старый чемодан на колесах. Внутри оказалась одежда. Там же лежала масса сгнивших фруктов. Там был целый слой энергетических батончиков. А еще там была записка.

Он зачитал ее им всем: Ронда переключила телефон на громкую связь.

«Меня зовут Силла. Мне восемнадцать лет. Я хорошая девочка. Я не говорю. Я слышу, но не всегда понимаю, что вы говорите. Мне пора жить самостоятельно. Я могу работать, если вы покажете мне, что надо делать. Я готова работать за еду и ночлег».