Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– А теперь дело Ниггля, – сказал Голос. Это был очень строгий голос, куда строже, чем у доктора.

– А что с ним такое? – спросил Второй Голос. Его можно было бы назвать нежным, но отнюдь не мягким. Это был голос того, кто наделен властью, и в нем звучали одновременно и надежда, и печаль. – Что такое с Нигглем? У него хорошее сердце.

– Да, но оно не трудилось должным образом, – заявил Первый Голос. – А головой он вообще не думал. Посмотрите, на что он тратил время! Добро бы на удовольствия, а то на всякую чепуху. К путешествию так и не подготовился. Он располагал достатком, хотя и скромным, а прибыл сюда почти нищим, и его пришлось поместить в отделение для неимущих. Боюсь, это весьма тяжелый случай. Думаю, ему следует остаться здесь еще на некоторое время.

– Возможно, это ему не повредило бы, – отозвался Второй Голос. – Но он ведь всего лишь маленький человек. Его ни к чему особенно выдающемуся не предназначали, и особенно сильным он никогда не был. Давайте заглянем в Протокол. Ага. Тут есть несколько очень благоприятных моментов, вы не находите?

– Возможно, – согласился Первый Голос. – Но лишь немногие из них покажутся таковыми при тщательном рассмотрении.

– Ну что ж, – заметил Второй Голос, – вот они. Он был прирожденным живописцем. Не слишком талантливым, правда. Впрочем, «Лист» работы Ниггля по-своему очень мил. Он очень тщательно прорабатывал каждый лист – просто так, для себя. Но он и думать не думал, что это делает его важной персоной. В Протоколе нет ни одного упоминания о том, чтобы Ниггль, хотя бы про себя, предполагал, будто это искупает его нерадивое отношение к предписаниям закона.

– Тогда ему не следовало быть столь нерадивым, – сказал Первый Голос.

– Но все-таки он откликался на многие Призывы.

– Лишь на малую их долю – и по большей части на самые легкие. К тому же он называл их Помехами. Протокол просто пестрит этим словом, вкупе со множеством жалоб и вздорных проклятий.

– Да, верно. Но ведь этот бедолага и впрямь принимал их за помехи. А вот еще: он никогда не ждал никакого Воздаяния, как это часто называют люди его склада. Вот, например, дело Пэриша – того, что прибыл сюда позже. Этот Пэриш был соседом Ниггля, но никогда даже пальцем не пошевелил ради него и редко выказывал хоть какую-то благодарность. Но в Протоколе нет ни одной записи, свидетельствующей, что Ниггль ожидал от Пэриша благодарности. Похоже, он вообще об этом не думал.

– Да, это имеет значение, – признал Первый Голос, – но не такое уж большое. Думаю, если посмотреть, то обнаружится, что Ниггль часто об этом попросту забывал. Все, что Ниггль поневоле делал для Пэриша, он выбрасывал из головы, как докучное неудобство, с которым раз и навсегда покончено.

– А взгляните на последнюю запись, – предложил Второй Голос, – о поездке в город под дождем. Я хотел бы особо подчеркнуть этот случай. Со всей очевидностью, это было чистейшей воды самопожертвование: ведь Ниггль догадывался, что это его последняя возможность закончить картину, и догадывался также, что Пэриш беспокоится попусту.

– Думаю, это слишком громко сказано, – возразил Первый Голос. – Но право решения за вами. Конечно же, это ваша задача – истолковать все факты наиболее благоприятным образом. Иногда они и вправду того заслуживают. Так что же вы предлагаете?

– Я полагаю, что его следует перевести на Щадящий Режим, – сказал Второй Голос.

Нигглю показалось, что Второй Голос необычайно великодушен. Слова «щадящий режим» звучали так, словно это был щедрый дар, приглашение на королевский пир. И тут Нигглю вдруг стало стыдно. Мысль о том, что его сочли достойным Щадящего Режима, совершенно его ошеломила. Он покраснел в темноте. Это было все равно как если бы его публично похвалили, при том, что и он, и все присутствующие знают, что похвала незаслуженная. От стыда Ниггль даже спрятался под грубое одеяло.

Наступило молчание. Потом Первый Голос – он звучал так, словно говорящий стоит рядом, – обратился к Нигглю.

– Ты все слышал, – произнес Голос.

– Да, – признался Ниггль.

– Ну, и что же ты скажешь?

– А не могли бы вы рассказать мне о Пэрише? – попросил Ниггль. – Мне хотелось бы снова его повидать. Я надеюсь, он не очень сильно заболел? И не могли бы вы подлечить его ногу? Она постоянно причиняла ему неудобства. И, пожалуйста, не беспокойтесь из-за наших с ним отношений. Пэриш был очень хорошим соседом и очень дешево продавал мне прекрасную картошку – это экономило мне кучу времени.

– В самом деле? – переспросил Первый Голос. – Я рад это слышать.

На некоторое время снова стало тихо. Потом Ниггль услышал: Голоса удаляются.

– Ну что ж, я согласен, – произнес в отдалении Первый Голос. – Пусть его переведут на следующий этап. Хоть завтра.

Проснувшись, Ниггль обнаружил, что шторы отдернуты и его комнатушка залита солнечным светом. Он встал и увидел, что рядом с постелью кто-то положил не больничный халат, а более удобную одежду. После завтрака врач осмотрел сбитые в кровь руки Ниггля и смазал их какой-то мазью – они сразу же перестали болеть. Еще он дал Нигглю несколько добрых советов и бутылку с укрепляющим средством – вдруг да понадобится. Ближе к полудню Нигглю дали печенье и стакан вина, а потом вручили билет.

– Теперь можете отправляться на станцию, – сказал врач. – Кондуктор за вами присмотрит. Счастливого пути.

Ниггль выскользнул за дверь и на мгновение зажмурился – очень уж ярким было солнце. Ниггль полагал, что очутится в большом городе, соответствующем размерам вокзала. Ничего подобного. Ниггль стоял на вершине безлесного холма, поросшего зеленой травой, и над холмом гулял свежий, бодрящий ветер. Вокруг никого не было. Лишь внизу, у подножия холма, блестела крыша вокзала.

Ниггль быстро, но без спешки зашагал вниз. Там его ждал Кондуктор.

– Вам сюда! – сказал он и провел Ниггля на платформу, где стоял маленький симпатичный поезд – такие обычно ходят на местных линиях: паровозик и один вагон, оба очень яркие, чистенькие и свежевыкрашенные.

Похоже было, будто поезд отправляется в свое первое путешествие. Да и железнодорожное полотно выглядело как новенькое: гнезда, в которые укладываются рельсы, были выкрашены в зеленый цвет, сами рельсы сверкали, а шпалы чудесно пахли нагретой солнцем смолой. Вагон был пуст.

– Господин Кондуктор, а куда идет этот поезд? – спросил Ниггль.

– По-моему, та станция еще никак не называется, – отозвался Кондуктор. – Но вы ее не пропустите.

И с этими словами он захлопнул дверь.

Поезд тотчас же тронулся. Ниггль откинулся на спинку сиденья. Маленький паровозик, пыхтя, полз по глубокой выемке. По обе стороны от нее поднимались высокие зеленые склоны, а сверху раскинулось синее небо. Через некоторое время – довольно скоро – паровозик свистнул, затормозил и встал. Там, где он остановился, не было ни железнодорожной станции, ни какой-либо вывески – лишь лестница, поднимающаяся на насыпь. Наверху виднелась аккуратная изгородь, и в ней – калитка. У калитки стоял велосипед Ниггля. По крайней мере, он выглядел в точности так, и к рулю была прикреплена желтая бирка с большими черными буквами:

«НИГГЛЬ».

Ниггль распахнул калитку, вскочил на велосипед и помчал вниз по склону, освещенному ярким весенним солнцем. Вскоре Ниггль обнаружил, что тропинка, по которой он ехал, исчезла и теперь его велосипед катит по чудной траве, зеленой и густой. Ниггль мог разглядеть каждую былинку. Ему почудилось, будто он уже где-то когда-то видел такую дивную траву – быть может, во сне. И окружающий пейзаж тоже казался Нигглю знакомым. Да, точно – вот сейчас дорога выровняется. А теперь, конечно, снова подъем. Вдруг огромная зеленая тень заслонила солнце. Ниггль поднял глаза – и свалился с велосипеда.

Перед ним стояло Дерево, его Дерево, полностью законченное. Если, конечно, так можно сказать о живом Дереве: листья его распускались на глазах, а ветви вырастали и трепетали под ветром – именно так, как ощущал и представлял себе Ниггль. Сколько раз он пытался это передать – но тщетно. Ниггль, не сводя глаз с дерева, медленно раскинул руки.

51
{"b":"542462","o":1}