Как Лунный Дед поспешил на обед Лунный Дед был серебряно сед и в серебряных башмаках, Венец из опала, но этого мало – поясок у него в жемчугах, А поверх всего серый плащ у него, под ногами – сверкающий пол; И вот хитрым ключом – ключ хрустальный причем! – тайный ход он открыл и вошел. И с блаженной улыбкой по лесенке зыбкой, по ступенькам ажурным идет, Наконец-то он волен и премного доволен, что пустился в безумный поход. Надоело ему век сидеть одному в лунной башне на лунном холме – Даже чистый алмаз уж не радует глаз! – и одно у него на уме: Чтобы алый коралл на плаще засверкал, и рубин – у него на челе, Чтобы яркий берилл его жизнь озарил, – он решил побывать на Земле, Чтобы впредь не сидеть, без конца не смотреть на теченье светил, например: Скука – смерть! – эта твердь, и ее круговерть, и веселая музыка сфер. Он на лунном бугре, когда все в серебре, в полнолунье мечтал на Луне Не о бледных огнях в бледных лунных камнях – о багряном и рьяном огне, Чтобы жарок он был, чтобы ярок он был, чтобы тлел в глубине уголек, Чтобы, ало горя, занималась заря, предвещая хороший денек. Видел он под собой океан голубой и зеленых лесов океан, Но хотелось ему быть с людьми самому, чтобы сам он был весел и пьян, Чтоб смеяться, и петь, и горячую снедь поедать, запивая вином. Ибо снежный был бел тот пирог, что он съел, лунным светом запивши потом. Но на лесенке зыбкой это было ошибкой – размышлять о горячей еде: он ногами протренькал по скользким ступенькам и сорвался, подобно звезде Иль чему-нибудь вроде. Ночь была. Новогодье. И вот, путь в небесах прочертив, Все ступеньки минуя, в Бэл, в купель ледяную, ухнул – прямо в бурлящий залив. Так лежал он в водице и, боясь раствориться, свою жизнь поминал и Луну. Но как раз тут баркас, рыбаки тут как раз – потому не пошел он ко дну! Из воды неводок его вверх поволок – так он в лодку с уловом попал: Его хлипкое тело было зелено, бело и мерцало, как мокрый опал. А когда б рыбаки б не ловили там рыб? А когда бы не сеть, а крючок? «Есть тут город немалый, в нем же двор постоялый, – говорят, – там проспись, старичок!» В этот час неурочный в темноте полуночной только колокол на маяке Возвестил похоронным гулким звоном об оном прилетевшем с Луны старике. И – ни хлеба, ни соли, ни жаркого тем боле! До зари пробродил наш лунарь: Вместо пламени – сажа, вместо озера – лужа, вместо солнца – коптящий фонарь, И нигде нет людей, ни веселых затей, и никто ни о чем не поет, Только храп из домов – видно, спать он здоров на заре, этот смертный народ. Он и в двери стучал, он стучал и кричал – все напрасно, повсюду молчок, Двери все на запор. Но вот видит он двор постоялый, в окне огонек. Бряк в стекло! Но на стук дверь открылась не вдруг: «И кого там опять принесло?» «Не найдется ль огня и вина для меня, древних песней прекрасных зело?» А хозяин в ответ: «Чего нет, того нет! Заходи, коль сойдемся в цене, Мы берем серебром, мы и шелком возьмем, так и быть, – пригодится жене». Чтоб ступить за порог, отдал он поясок, отдал он серебро и был рад Все отдать жемчуга за тепло очага, за все прочее – больше в сто крат! Вот так Лунный Дед был разут и раздет, отдал плащ, башмаки и венец, Чтобы сесть в уголке при разбитом горшке и чего-нибудь съесть наконец. Так сидел он над плошкой, деревянною ложкой скреб холодной овсянки комок. Поспешил Лунный Дед! Новогодний обед не готов – и сливовый пирог. Перри-пекарь
Печальный Тролль сидел в Холмах, печальные пел песни: «На всей земле – увы и ах! – я одинок, хоть тресни. Давно ушла моя родня, ушла навек – о горе! Остался я, последний я от Бурных Гор до Моря. Не златокрад, не мясояд, и пива не хочу я, А все же хоббиты дрожат, мою походку чуя. Ах, если б я бесшумно шел! Другие ноги мне бы! А так я весел, я не зол и печь умею хлебы. Всю Хоббитанию пройду, – подумал Тролль, – но тихо, И друга, может быть, найду, а то без друга лихо!» Он от Холмов всю ночь бежал, обувши мехом пятки, – Никто не слышал, не дрожал, не драпал без оглядки. На зорьке в Норгорде народ еще зевал спросонку. Бабуся Бамс идет, несет с печением плетенку. «О, мэм, – сказал он, – здрасьте, мэм!» – и улыбнулся мило. Не «мэм» ей слышится, а «съем»… И вот что дальше было: Услышав этот страшный глас, Старшой Горшок с испуга, Весь красный, лезет в узкий лаз, да пузо лезет туго, Бабуся Бамс – домой, под стол, забыв свои печенья, А Тролль руками лишь развел, сказав: «Прошу прощенья!» Визжит свинья, блажит овца и гусь гогочет тоже При виде тролльего лица, сказать точнее – рожи. Тут фермер Хряг свой эль пролил, тут Биллов Лай без лая Пустился прочь, а следом Билл – бежали, жизнь спасая. Сидит у запертых ворот печальный Тролль и плачет, А юный Перри, он идет, к нему подходит, значит, И хлоп по шее: «Не дури! Тебе, коль ты верзила, Снаружи лучше, чем внутри…» И вот что дальше было: Смеется Тролль: «Отныне мы друзья, как понимаю! Давай, поехали в Холмы, ко мне на чашку чаю». А Перри вроде как струхнул, но, севши на закорки, Он крикнул: «Ну!» – ногами пнул – и замелькали горки. Потом, как маленький, сидел у Тролля на коленке, Не столько пил он, сколько ел ватрушки, пышки, гренки, Калач, кулич, большой пирог и маленькую сдобу – И съел он все, что только мог, но это все – на пробу. Трещал огонь, и чайник пел, штаны по швам трещали, Тролль улыбался, Перри ел, немного помолчали. И Тролль сказал: «О чем бишь речь? Ах да! Тебя в учебу Возьму, и сам ты будешь печь и черный хлеб, и сдобу!» Спросили Перри, где он был, что стал такой дебелый? А он ответил: «Чай я пил и хлебушек ел белый». Спросили: «Где же задарма нальют такого чаю?» Но Перри был не без ума, сказал: «Я сам не знаю!» А Джек сказал: «Я видел сам, как Перри в чистом поле Скакал верхом вон к тем Холмам, скакал верхом на Тролле!» И все – кто пеший, кто верхом – они пошли толпою, И видят: холм, в холме же – дом, дым вьется над трубою. «О милый Тролль, ты испеки, – они стучатся в двери, – Да, испеки, нет, испеки нам сдобного, как Перри!» А он в ответ: «Не будет вам ни хлеба, ни застолья! Я хлеб пеку по четвергам для Перри лишь и Тролля. Ступайте прочь! Мне не до вас! Не стойте зря у двери! Ведь то, что я вчера припас, вчера же слопал Перри! Бабуся Бамс, и Хряг, и Билл, вчера, по крайней мере, О хоббиты, я вас любил! Теперь люблю лишь Перри!» На сытных троллевых харчах отъелся Перри! Вскоре Не мог он влезть – увы и ах! – в свои штаны – о горе! По четвергам он приезжал на Троллевы застолья: Росточком Тролль пониже стал, а Перри – ростом с тролля. Вот какова его судьба, так в песне говорится: Пек Перри лучшие хлеба от Моря до Границы, Но все же хлеб его не столь хорош был, как те сдобы, Что пек ему печальный Тролль по четвергам для пробы. |
