Он осекся, поняв, что тешит сказкой не ее, а себя. Ничего этого не будет. Невозможно взять и перенести девушку лесного племени в цивилизованный мир. Ее чары растают, она превратится в маленькую дикарку, жалкую и смешную.

– Спи, – шепнул он.

Стал массировать ей виски, и Радослава почти сразу уснула. Пока не зашла луна, он смотрел на освещенное серебряными лучами лицо. Потом отправился в обратный путь.

«Ты не сможешь с ней расстаться. Никогда», – говорило сердце. Но его сила была уже не та – по краю поля забрезжила серая кайма. Новый день был близок.

У входа в шатер сидел Магог – в той же позе, в которой Дамианос его оставил несколько часов назад. Только без дощечки в руке.

– Она приходила? – быстро спросил аминтес.

Трипокефал глядел тупо. Он не умел отвечать на вопросы.

Цепкая черная рука высунулась из-за шкуры, заменявшей в палатке дверь и потянула аминтеса внутрь.

– Где тебя носило? – Гелия (в темноте блестели только ее глаза) подозрительно принюхалась. – От тебя пахнет женщиной. Совсем молодой.

– Я спал с совсем молодой женщиной, – пожал плечами он. – И что? Давай о деле. Я беспокоился за тебя. Рассказывай.

– Он спал с женщиной, – повторила Гелия со вздохом. – Сама не знаю, почему это мне так не нравится… Хорошо, о деле. Во-первых, вот…

В темноте раздался щелчок – она высекла искру и зажгла трут, а потом фитилек в чаше с маслом. Поднесла светильник к лицу.

– Ты снова стала молодой! И присыпала волосы золотой пылью! С ума сошла? Тут вокруг тысяча несытых жеребцов!

– Жеребцы пороняют слюни. – Зубы сверкнули в широкой улыбке. – Перед тобой новая наложница самого сильного самца в этом табуне.

– Ты соблазнила Рорика?! – ахнул Дамианос.

– Когда-то Рорик несомненно был силен. Но он стареет и во всех делах полагается на молодого Хельги.

– Ты окрутила Хельги… – Аминтес восхищенно покачал головой. – Но как тебе это удалось? Мне показалось, что он холоден, как снега его тоскливой родины.

– Не бывает холодных мужчин, – назидательно молвила эфиопка. – Бывают неумелые женщины. С таким умным и сдержанным мужчиной главное – заинтересовать собой. Стать загадкой, чудом. Чрезмерно рассудительные мужчины теряются, если сталкиваются с явлениями, которые их разум не в состоянии растолковать…

Дамианос вздрогнул, но Гелия этого не заметила. Она упивалась своим триумфом.

– Устроить чудо было легко. Хельги начал меня расспрашивать о тебе, о том, каким путем мы сюда добирались, и так далее. Потом зачем-то на несколько минут вышел, а когда вернулся, жалкая сгорбленная старуха вдруг обернулась ослепительной красавицей. – Гелия горделиво продемонстрировала профиль, провела ладонью по бюсту. – Видел бы ты, как переполошился хладнокровный умник! – Она засмеялась. – Решил, что я колдунья и заколдовала ему взор. Хотел зарубить, но опомнился. Пожалел меч. У вэрингов считается, что от прикосновения к нечистой силе благородная сталь грязнится. Кликнул стражу. Увидел, что воины тоже пялятся на мою красоту, разинув рты. Немного успокоился и убивать меня передумал. Особенно, когда я сказала, что никого не заколдовывала, а наоборот расколдовалась. И сделала это – показала, какая я на самом деле – исключительно ради Хельги. Старухой я обернулась, чтобы отвратить от себя мужчин, но вот наконец встретила того, перед кем не смогла устоять. Даже самый умный из вас охотно верит, когда говоришь ему, что он единственный-разъединственный, самый лучший на свете. Ну а дальше было просто. Ты знаешь, я умею размягчать даже самых твердых.

– Молодец. Но довольно хвастаться. Рассказывай всё, что выяснила, а то я чувствую себя у вэрингов слепым кротом. Кем приходятся конунгу Хельги и тот, второй, как его…?

– Хаскульд. Это второй хёвдинг. У него собственная дружина из отборных удальцов и свой лагерь, ниже по реке. Рорику он не родич. Просто богатырь и храбрец, совершивший много подвигов. Воины обожают Хаскульда за легкий нрав и некичливость, но в сражении он превращается в свирепого зверя, отсюда и прозвище – Дюр. Хельги говорит, что конунг несправедлив. Ценит обычного силача больше, чем мудрого советника. К тому же Хельги – свойственник Рорика, брат его новой жены, и считает, что уже поэтому должен быть выше Дюра.

– Интересно. Что ты узнала про самого конунга? Зачем Рорик пришел сюда? Почему перегородил речной путь?

– Всё, как говорил Кый. – В щель полога просочился первый луч восхода, и Гелия задула огонь. – Вэринги хотят утвердиться на Данапре, чтобы потом ходить походами на империю. Сил у них пока недостаточно, но с севера все время прибывают новые воины. Хельги говорит, что у них на родине расплодилось слишком много ртов, все не прокормить. Поэтому мужчины отправляются искать добычи в другие края.

– Тогда я не понимаю, почему Рорик проявил ко мне так мало интереса…

Дамианос рассказал про вчерашнюю беседу с конунгом и про то, что продолжения пока не предвидится.

– Ничего удивительного, – ответила Гелия. – Рорик не торопится. А ты еще сказал ему, что для похода понадобится не меньше двадцати тысяч воинов. Хельги говорит, что пройдет еще лет пятнадцать, а то и двадцать, прежде чем русы окрепнут в достаточной мере, чтобы идти на «Миклагард». У Рорика гнилое семя. Его дети умирают в утробе. Теперь он женился на сестре Хельги и надеется наконец обзавестись наследником. Хельги говорит: мы будем готовы, когда наследник конунга войдет в возраст. Теперь ты понимаешь, почему Рорик так себя повел. Ему сейчас не нужен человек, который откроет ворота Константинополя.

– Это новости одновременно плохие и хорошие… – Дамианос задумчиво потер лоб. Он вдруг почувствовал себя очень усталым. – Нарыв созреет еще нескоро, это хорошо. Однако он обещает быть очень опасным, и это плохо. Хельги думает так же, как конунг?

– Да. Рорик немолод и долго не проживет. А его наследник будет хёвдингу племянником. Но очень недоволен Хаскульд. Ему скучно здесь. Он уговаривает конунга пойти на юг, завоевать славян. Хельги же считает, что пока рано. И Рорик с ним согласен.

– Можешь узнать, сколько у них людей?

– Уже узнала. У Рорика в лагере тысяча двести воинов. У Хаскульда – около трехсот… – Гелия, нахмурясь, смотрела ему в глаза. – И все-таки ты стал другой. Что за женщина у тебя была?

– Славянка, – небрежно дернул он углом рта. – Ты была права, я слишком долго обходился без этого. Теперь мне легче.

Она просветлела. Укоризненно сказала:

– Надо было брать, что предлагали. Тогда не пришлось бы путаться черт знает с кем. Что может уметь совсем молодая, да еще славянка? А теперь мы брат с сестрой, поздно. Значит, ничего не изменилось? Нас по-прежнему на свете только двое, ты и я?

– Да. Иди, светло уже. Увидимся завтра на рассвете.

Наступили странные времена. Днем Дамианос ходил и наблюдал за жизнью русов – то есть, собственно, бездействовал. Он пребывал словно в каком-то оцепенении. Бродил повсюду в сопровождении такого же сонного автоматона и заставлял себя думать не о Радославе, а о деле.

Дело же не двигалось. Ни к Рорику, ни к Хельги аминтеса не приглашали. В такой ситуации вряд ли имело смысл вызывать у рядовых воинов интерес к своей персоне. Поэтому он никого не задирал и не исцелял – просто хотел примелькаться. Вэринги почти не обращали внимания на маленького человека и его безмолвного спутника, зная, что чужак находится под покровительством самого конунга, которому он зачем-то нужен.

Со второй половины дня Дамианос начинал нетерпеливо поглядывать на небо, торопить солнце, чтобы поскорее зашло. С наступлением темноты спешил к капищу лесного бога и оставался там до исхода ночи. Каждый раз Радослава бросалась к нему с одним и тем же радостным возгласом: «Я боялась, что ты мне приснился!». После любви она всегда засыпала, и он, перебирая белые волосы, смотрел, как она улыбается во сне. Эти часы были не менее сладостны, чем объятья. Уходил он тихо, чтобы ее не разбудить. В лагерь приходилось возвращаться бегом, потому что Дамианос всегда задерживался дольше нужного и уже надвигался рассвет, а еще нужно было послушать Гелию.