– Убери руки!

Он ощупал следы укусов и, честно говоря, порадовался, что остался жив. Досадно было бы предстать перед Белой Девой с глоткой, перегрызенной грязными зубами степного разбойника.

Бой, оказывается, уже закончился. Калгатская конница, пыля по истоптанному полю, уходила за утесы. Повернули обратно к острову и челны. Сегодня разбойники обойдутся без добычи.

Матросы, подхватив обрезки канатов, выровняли корабль. Он чудом не ударился о торчащие из воды камни. Борта были целы, груз тоже не пострадал.

Под мачтой, скрючившись, тихо стонала служанка. Дамианос отодвинул руки, зажимающие рану, пощупал холодную испарину на узком лбу.

Умирает…

Сжал пальцами артерию, чтобы зря не мучилась.

Сказал Гелии:

– У нас стало одной сестрой меньше. Зачем ты толкнула ее на нож?

– Иначе он убил бы нас обеих. – Эфиопка наморщила коричневый нос. – Эх, жалко. Коринда была глупа, как корова, но прекрасно делала массаж.

Теперь Дамианос осмотрел Геру. В четырех местах порезана ножом, но неглубоко. Смазать защитным эликсиром, а потом сама залижет. Через неделю под шерстью будет не видно.

– Молодчина! – Он потрепал кошку за ухо, но Гера недовольно фыркнула. Не любила, когда рядом с хозяином находилась Гелия.

А та всё глядела на мертвую служанку. Дамианос заметил, что глаза бессердечной африканки полны слез.

– Ты плачешь? – удивился он.

– Еще бы мне не плакать! Кто теперь сделает мне ванну? – Гелия горько-прегорько зарыдала. – Я хочу ванну! Я хочу ванну! – повторяла она. – Этот дикарь хватал меня своими сальными руками!

C ванной она, однако, превосходно управилась сама. Налила речной воды, насыпала ароматической соли, даже приготовила кипяток, чтоб не холодно сидеть.

В кои-то веки вела себя тихо. Дамианос, тщательно нанося на воск точные контуры порога Катарсис, всё время чувствовал на себе ее взгляд. Покосился – увидел, что изящно выщипанные брови красавицы сосредоточенно сдвинуты.

– Ты почему не прыгнула за борт? – спросил он. – Чуть нас обоих не погубила.

– Не умею плавать. В Гимназионе не научили. Зачем женщине плавать?

Это ему не приходило в голову. Мальчиков, будущих аминтесов, заставляли переплывать Перепонтиду туда и обратно, в том числе под водой, дыша через трубку. Пятый год обучения.

– Я тоже хочу спросить… – Гелия запнулась, что было на нее непохоже. – Зачем ты полез на корабль? Тебя чуть не убили.

– Не знаю, чему учат в Гимназионе женщин, а нам вколачивают с семи лет: «Первый закон Сколы – аминтесы не бросают друг друга в опасности», – ворчливо ответил он, ругая себя, что сам ввязался в разговор. Теперь спокойно не поработаешь.

– Так ты это сделал ради меня?

– Отстань! Мешаешь.

Плеск воды. Гелия поднялась во весь рост. Медленно провела ладонями по бокам, сверху вниз, будто стягивая с себя тесную одежду – хотя кроме кожи снимать ей было уже нечего. От этого бессмысленного жеста у Дамианоса внезапно пересохло во рту. Он смотрел на мокрое, словно высеченное из агата тело, и не мог отвести взгляда.

– Хочешь? – низким, словно убаюкивающим голосом проворковала эфиопка. – Иди сюда. Трогать тебе понравится еще больше, чем смотреть. А любить меня – лучшее, что бывает на свете…

Он не пошевелился. Чувствовал, что не может вздохнуть. «Нет, – сказал себе Дамианос. – Нет. Не поддамся». Покачал головой.

Гелия поняла его неправильно.

– Какая я тебе сестра? Мы прежде ни разу даже не встречались.

Дело не в этом. Женщины, с которыми он имел дело, любили за деньги. Это не было изменой Белой Деве. Но тут другое…

– Я замерзла, – поежилась Гелия. – Возьми накидку. Вытри меня.

«Нет, это не измена, – решил он. – Гекате не нужно мое тело. Наоборот: пока оно живо, мы не встретимся. Я волен распоряжаться плотью по своему усмотрению».

– Благодарю, – сказал он, поднимаясь. – Я воспользуюсь твоим предложением. Заодно проверю, какая из тебя наложница.

Ничего подобного он не испытывал ни с одной профессиональной блудницей – даже в «Саду Эпикура», где ночь с гетерой высшего разряда стоит четыре серебряных милиарисия. Будто на полчаса или на час (а действительно – на сколько?) перестал быть собой и стал кем-то другим: легким, беззаботным и счастливым.

После объятий Дамианос лежал на скамье, смежив веки, а Гелия легкими касаниями массировала его разнежившееся тело.

– Мы с тобой совсем непохожи, а родинка у тебя точно такая же, как у меня. Вот здесь, видишь?

Он открыл глаз. Женщина приподняла себе левую грудь, где действительно светлела продолговатая родинка.

– Хорошо хоть, у меня нет метки на лбу. Этой дряни от папаши я, слава Всевышнему, не унаследовала. Повезло. А то пришлось бы затирать мазью. То ли дело прелестная родинка в прелестном месте. – Она любовно погладила свою кожу и снисходительно заметила: – Твоя тоже ничего. Дай поцелую.

– У меня на груди родинка? – Он снова зажмурился. – Не замечал…

– Это потому что вы, мужчины, редко смотритесь в зеркало… Точь-в-точь такая же, как моя, только кажется темной. Потому что у тебя кожа белая. Белая, но грубая. А у меня темная, но потрогай, какая гладкая.

– Трогал уже. Перестань щекотать меня. Далась тебе эта родинка.

– Слушай, – вдруг оживилась Гелия. – А ведь это значит, что и у пирофилакса такая должна быть. Взялась ведь она у нас откуда-то? Вот мужчина, которого невозможно представить голым. Как только он детей делает? – Она фыркнула. – Наверно, стоит, завернутый в тогу. Женщину подвозят к нему на тележке, в предписанной инструкцией позе. Великий человек отложит секретный документ, исполнит свое дело и говорит: «Достаточно. Увезите».

– Прекрати! – рассердился он. – Я чту свою мать и не хочу слушать такое.

– А я свою не помню. Никогда не видела.

Наконец болтунья замолчала. Правда, ненадолго.

Задумчиво произнесла:

– Ты странный. Первый раз с таким спала. Обнимаю тебя, а ты будто не здесь. Где ты был?

Во время любви Дамианос воображал, что его ласкает Белая Дева. Никогда прежде себе такого не позволял. Теперь стыдился.

– Ты лучшая из женщин, кого я знаю, – сказал он вместо ответа. И уточнил: – На Земле.

Она польщенно рассмеялась.

– Знаю. По этой дисциплине я была лучшей в классе.

– Вас в Гимназионе обучают и этому? – заинтересовался он.

– А ты как думал? Без этого «инструментом» как следует не овладеешь.

– И что же в любовной науке главное?

– Две вещи. Внимательное наблюдение и холодная голова.

– Ты не была холодной, – усмехнулся Дамианос. – Твое истошное мяуканье, я думаю, распалило всю команду.

Гелия царапнула его ногтями и издала точно такой же звук, как во время любовных утех – страстный, кошачий, волнующий.

– Этому нас тоже учат. Но тебя обманывать я не хочу. Я не испытываю наслаждения. Во время учебы нас за это наказывали. Это вредно и опасно для женщины-аминтеса.

– Тебе не было приятно? Совсем? – поразился он.

– Мне было приятно, что тебе хорошо, – ответила Гелия, подумав. И покачала головой. – Удивительно. Такое со мной впервые. Пожалуй, я буду ждать следующего раза с удовольствием.

– Спасибо, но следующего раза не будет. – Он сел на скамье. Пора было возвращаться к прерванной работе. – В жизни и так много печального, а любовь без наслаждения, с холодной головой – это совсем грустно.

– Ты меня жалеешь, – догадалась Гелия. – Зря. Женщина, чей дух свободен от любви, свободнее всех на свете.

– Своих детей ты тоже любить не будешь?

– Ни у кого из нас не может быть детей. Они мешают службе.

– …Скоро мы приплывем в Кыев, – сказал Дамианос, чтобы закончить длинный и ненужный разговор.

«Так что больше все равно ничего не будет», – означали эти слова.

Гелия кивнула.