Человек молчал, и она, преодолев робость, коснулась его локтя, почувствовав сквозь ткань робы окаменелую безжизненную плоть. Пугаясь этой мертвенной, холодной твердости, потянула за руку, стараясь качнуть застывшее туловище. И когда загорелся зеленый огонь и покатилась, обгоняя их, суетная толпа, Аня с силой потянула человека. Тот тяжело качнулся, отрывая от асфальта намагниченные, прилипавшие подошвы. Неловко выгибая бедра, словно учась ходить, сделал слепой шаг. Ступил на проезжую часть, где, раздавленный, валялся пакет от молдавского вина. Она удерживала слабым тонким плечом его тяжесть. Чувствовала его шаткую неустойчивость. Боялась, что он не удержится и рухнет на асфальт, как закованный в доспехи рыцарь, с металлическим грохотом, и от него отлетят железные ноги, нагрудные латы, кованый шлем, и в них обнаружится зияющая пустота.

– Идемте, – тянула она его по черно-белому переходу, страшась, что зеленый свет начнет мигать и погаснет и на них ринется нетерпеливая, оскаленная свора автомобилей.

Черно-белая «зебра» двигалась под ногами, и Ане казалось, что она переносит его на себе, как санитарка, через жестокое пространство, вынося из-под огня, спасая от невидимых убивающих сил. Эта «зебра» была как брод, по которому они переходили опасную реку, с одного берега на другой, из одной половины жизни в другую. На пятом или седьмом шаге, страшно утомившись, она испытала головокружение. Пережила моментальный обморок. И вдруг грязно-белые нашлепки на измызганном черном асфальте налились драгоценными цветами спектра – алым, золотым, изумрудно-зеленым, нежно-голубым, фиолетовым, – и они шли, погружая ноги в прозрачную радугу, переброшенную от тротуара к тротуару. И все смотрели, как они переходят. Остановившийся на обеих сторонах улицы народ. Глядящие сквозь стекла машин водители. Подвыпивший бомж у чугунной ограды собора. Сам огромный, мучнисто-белый собор, увенчанный золотыми зарослями крестов. Розовая обнаженная красавица на рекламе, с голой нежной подмышкой.

Они достигли противоположной стороны. Многоцветный половик под ногами погас. Сзади, разящим вихрем, с воем сирен, расплескивая по фасадам безумные лиловые вспышки, промчался кортеж длинных «мерседесов» и упругих громадных джипов. Аня затягивала своего спутника глубже на асфальт, пугаясь безумной кавалькады и одновременно радуясь тому, что успела выхватить его из беспощадного вихря. На них грозно надвинулся тучный постовой с полосатым жезлом, в глянцевитой кожаной куртке:

– Ослепли, мать вашу!.. Сидели бы в рюмочной, стопки глотали!.. В вытрезвитель вас, под холодный душ!..

Аня изо всех сил тянула своего слепого и немого спутника подальше от сизых милицейских щек, от грозных усов и кожаных ремней, на которых висела маленькая толстенькая кобура.

Президентский кортеж черной кометой промчался по Остоженке, повернул к собору и сквозь гостевые ворота въехал на подворье, где навстречу торопились настоятель, служители, охранники, все в черных подрясниках, которыми они энергично и ревностно мели ухоженные дорожки. Счастливчик и Модельер, покинув автомобиль, вошли в прозрачную тень огромного белого храма, который, при всем своем византийском величии, вызывал странное ощущение макета, построенного из громадных кусков пенопласта. Хотелось подойти, ткнуть пальцем в стену, продавить хрустнувшую, наполненную воздухом плиту.

Храм был возведен радениями Мэра, неявно прославлял его величие, был противопоставлен Кремлю как второй, обособленный центр Москвы. Стягивал к себе лучи и радиальные линии московских улиц, уводя их прочь от Кремля. Красная площадь, коварно застроенная Мэром теремками и часовенками, была отрезана ими от живого сердца столицы и обмелела. Ее покинула таинственная животворная прана империи, которую стала впитывать в себя пористая белая губка собора. Модельер привез Счастливчика в этот златоглавый чертог, чтобы здесь, в духовной цитадели вероломного Мэра, открыть Президенту свой величественный мистический замысел.

Они прошли пустынно-огромный храм, наполненный голубоватым прохладным воздухом, с могучими столпами, округлыми поднебесными сводами, где мертвенно и великолепно сияли изображения ангелов, святых и апостолов. Золото, охваченные тихим заревом красные и золотые лампады, уходящие вдаль туманные пролеты – храм напоминал торжественный парадный вокзал, еще без пассажиров, с безлюдными перронами, с тонким блеском уходящей вдаль колеи… Распахнутся двери, хлынет темная, шумящая, шаркающая толпа, подлетит к перрону лакированный скоростной состав. Проводники в форменном облачении с золотыми нагрудными лентами станут проверять билеты, рассаживать пассажиров в удобные купе. Состав мягко тронется, набирая скорость, с певучими рокотами понесет пассажиров в Царствие Небесное, о котором уже здесь, на вокзале, рассказывают великолепные настенные мозаики и фрески.

Модельер, истово перекрестившись, провел Счастливчика сквозь алтарь, где на престоле лежала священная книга и золотились дары с зажженным семисвечником. Они скользнули в малоприметную дверь и по мягкому, устилавшему ступени ковру стали спускаться вниз, сквозь стены, фундамент, пласты московской земли, на которой утвердился собор, из которой он вырастал своим царственным великолепием.

В просторной подземной части храма находились превосходно оборудованные актовые залы для церковных совещаний и соборов, а также для светских съездов и ассамблей, размещалась великолепная библиотека с собранием церковных и светских книг, манускриптов и рукописей на латинском, арабском, древнееврейском языках. Тут же была построена трапезная в духе монастырских братских застолий, где собиралось за постной едой аскетическое духовенство. Но с ней соседствовал роскошный ресторан с зеркальными стенами, баром и подиумом для джаза. Гостиница состояла из скромных монашеских келий, где могли останавливаться пилигримы из дальних епархий и обителей, вставать на ночные молитвы перед суровым, старинного письма, образом. Но также были и дорогие номера люкс с пышными двуспальными кроватями, джакузи, обширными телеэкранами, на которых можно было созерцать все мировые программы, включая ночные эротические. Подземные гаражи с дорогими иномарками были чисты и ухоженны и непосредственно смыкались с боулингом, залом игральных автоматов, рулетками и карточными столами казино, саунами и небольшим водоемом, где у лазурной воды стояли античные статуи обнаженных богинь.

Все это почти пустовало в сей полуденный час. Лишь мускулистый слуга в подряснике нес в номер люкс кожаный саквояж носатого папского нунция, приезжего иезуита, который чинно, в красной шапочке и черной сутане, похожий на дятла-желну, вышагивал следом. Да в голубом водоеме, среди нимф и наяд, плыл саженками тучный молодой бородач, чему-то улыбаясь и крестясь на ходу.

Они продолжали спускаться в основание собора. Модельер показал Счастливчику грубо отесанный, в зарубках и сколах камень, привезенный по приказанию Мэра из Иерусалима. Камень был взят из древних развалин Соломонова храма и вмурован в бетонный фундамент московской святыни.

Ниже этой древнееврейской глыбы сохранились детали бассейна «Москва», где когда-то в трескучий московский мороз, в розовом пару, пенили воду охочие до зимних услад и омовений советские граждане, похожие на гладких глазастых тюленей. Зеленоватый кафель бассейна напоминал окаменелые перламутровые ракушки, и на них сохранился отпечаток голой ноги женщины-коммунистки Фурцевой и выпавший из плавок советского министра Щелокова золотой портсигар.

Еще ниже находились гранитные плиты не достроенного коммунистами Дворца Советов, который, по замыслу талантливых и дерзких архитекторов, должен был достичь высоты Монблана, венчаться громадной бронзовой статуей Ленина, чтобы в бинокли и телескопы ее можно было бы рассматривать из всех точек земного шара. Красноватые плиты карельского гранита прочно лежали в основании собора, и на них различалась надпись: «Гранильная мастерская имени Розы Люксембург».