Бернард стиснул челюсти, желваки выпятились под кожей, похожие на стальные кастеты, но с ответом замешкался, слов на свете много, и выбрать из них трудно, в то время как удар в челюсть, удар в нос или просто в рыло…

Я увидел, что сейчас это произойдет, – мне это ни к чему, сэр Карлейль пользуется влиянием, – сказал:

– Ах, виконт, вы прямо в точку!

Он изумился:

– В самом деле? Я не знал, что у этого человека знатные предки…

– Не совсем так, – пояснил я. – Великий род сэра Бернарда на нем как раз только и начинается! Согласитесь, быть стволом дерева, даже корнями, намного почетнее, чем просто веточкой или листком на генеалогическом дереве!

Бернард разжал кулаки, я перехватил его благодарный взгляд, мол, я ответил за него куда лучше, чем он смог бы сам, даже продумывай ответ всю оставшуюся жизнь. Правда, сам вид его по-прежнему говорил, что если его великий род только начинается, то род виконта на нем и закончится. И прямо сейчас.

Виконт бледно улыбнулся, Бернарду не уступит ни отвагой, ни силой, да и к схватке всегда готов, но ощутил, что победа по очкам пока за Бернардом, а начинать ссору в невыгодной для себя ситуации глупо.

– Что ж, – сказал он с сомнением, – надеюсь, скоро у нас будет возможность убедиться, насколько сэр Бернард заслуживает стать основателем рода… ха-ха!

Он поклонился мне, они прошли мимо, Бернард угрюмо сопел и зло смотрел вслед.

– Спасибо, Рич, – проговорил он, не поворачиваясь ко мне. – Ты знаешь, я всегда был туговат на ответы. У нас Асмер остер на язык, Ланзерот умеет ответить, но не я…

– Пустяки, – сказал я. – Народ в крепость стягивается со всех сторон разный. Вот приедет еще маркиз Ангелхейм, известный бретер, обязательно напросится на драку.

– И что с ним делать? Убить?

– Подраться малость, – посоветовал я, – без этого никак, потом пригласить выпить. И у вас одним приятелем будет больше.

Он захохотал.

– Я такое люблю! Это как раз по мне!

– Я рад, – сказал я с облегчением, – что ты так быстро перестал хмуриться.

Занавеска колыхнулась на одном из окон моих покоев, по телу пробежала сладкая дрожь. Не смотрю же туда вовсе, почему замечаю, что со мной, но уже надо идти, все причины задержаться исчерпал…

Взгляд мой упал на новых не то странников, не то паломников: все почему-то на мулах, только две лошади, да и те под вьюками. Ехали издали, лица измождены, пыль покрыла потные лица так плотно, что выглядят земляными масками.

Я охнул, плечи мои передернулись, словно я голым выскочил под холодный дождь. В середке прибывших странников восседает на крупном муле очень худой человек в серой сутане, которого я меньше всего хотел бы видеть. И, честно говоря, которого с превеликим удовольствием предпочел бы утопить, чем впустить в свою крепость.

Но ворот в моей крепости еще нет, точнее – есть, но еще лежат на земле, плотники безуспешно пытаются вбить между каменными блоками стальные крюки. Пока еще не сообразили, что отдельных камней нет, а вся крепость вместе с опоясывающей стеной и даже каменное основание, по которому ходим и ездим – одно целое.

Из донжона уже спешил Растер, довольный и улыбающийся, но затормозил и с тревогой вгляделся в мое лицо.

– Что случилось, – спросил он испуганно, – сэр Ричард? Вы переменились в лице… Как будто призрак убитого вами дракона увидели!

– Хуже, – ответил я горько.

– Что может быть хуже?… А-а, два дракона?

Я вздохнул.

– Да нет, хуже всяких драконов гости. Надо идти встречать…

– Пошлите барона Альбрехта, – предложил он. – Скользкий, как вьюн! Много слов наговорит и ничего не скажет.

– Увы, – ответил я тяжело, – это ко мне… лично.

Растер смотрел с недоумением, как я пошел навстречу невзрачному и очень худому священнику. Я держался величественно и надменно, это на всякий случай, хотя для этого гостя нет авторитетов, он императора будет обличать с тем же жаром, как и пьяного дровосека, избившего жену.

Отец Ульфилла слез с мула, ему помогли два монаха. Я ощутил оторопь, всматриваясь в его худое лицо. Еще в прошлый раз я изумился, как он из крохотного деревенского попика быстро превратился, благодаря бешеной энергии и самоотдаче, в человека, который сосредоточил в руках власть над огромной областью и даже учредил местный суд инквизиции. Самое неприятное, что его поддерживают массы простого народа, он выступает с гневными обличениями богатых и сильных мира сего, а народ такое обожает.

Сейчас он еще больше исхудал, глаза ввалились, скулы торчат, от всей фигуры веет неистовством и страстью, а во взгляде горит мрачная решимость борьбы до конца.

Люди, с которыми ехал отец Ульфилла, торопливо и, как мне показалось, с огромным облегчением разошлись во все стороны, оставив священника возле его мула. Думаю, постараются остановиться для ночлега в дальнем конце крепости, чтоб даже не видеть этого злобного попа.

Я шел медленно и царственно, всматриваясь в священника и стараясь сразу настроить себя на покровительственный тон, да так, чтобы и Ульфилла его принял.

Он выглядит, как будто только что вышел из тюремного застенка. Худой, изможденный, с голодным блеском глаз и яростным нетерпением во всем облике. Первый раз, когда я увидел его, он показался похожим на толстого шарпея, настолько морда вся в жирных складках, что наползали одна на другую и вздымались лоснящимися валиками, а сам отец Ульфилла походил на неопрятный стог сена. Я тогда еще, сейчас вспомнить стыдно, строго посоветовал ему не о милосердии разглагольствовать, а заняться «своим прямым делом: ведьм жечь и топить в озерах, еретиков изобличать, дыбу апгрейдить, а то стыд какой, а не дыба…»

И вот, можно сказать, с моей легкой руки отец Ульфилла и начал ведьм жечь, еретиков изобличать… начав с меня. Нет, конечно, не я подтолкнул к такой фанатичности, нечего себе приписывать такие заслуги. Он проявил мужество, вовсе не считая это мужеством, а лишь своим долгом, еще во времена рыцаря Галантлара, который продал душу дьяволу. Тогда местный священник был зверски убит, на его место тут же бесстрашно пришел другой из ближайшего села, но его в замке выпотрошили живьем… уже не люди, как мне тогда сказали кратко. Третьим был Ульфилла, тоже сельский, он пытался так же пройти в замок, но его отшвыривал колдовской ветер с длинного и тонкого моста, что ведет к замку Галантлара через пропасть.

И лишь когда я одолел Галантлара, Ульфилла сумел пройти в замок. Увиденное ужаснуло до такой степени, что из мирного сельского толстячка, больше озабоченного своим обедом, чем обедней, он превратился в яростного борца с дьяволом и его войском. А дьявол – это не орки и тролли, дьявол в нас самих, он это все больше понимает и борется со все возрастающим рвением малограмотного и невежественного человека, впервые увидевшего и ужаснувшегося глубине падения существа, сотворенного самим Господом Богом…

Когда я видел его в последний раз, в одиночку ворочающего глыбы гранита в каменоломне, он уже был худой и жилистый, злой, желчный и непримиримый до такой степени, что я отступил позорно, отдав ему даже больше, чем тот хотел. Сейчас же он выглядит еще несгибаемее, злее и решительнее.

– Отец Ульфилла! – сказал я радостно. – Как вы вовремя!.. А мы как раз ведьме кости ломаем! Вот радость для вас какая… Придете счастливо любоваться на зрелище? Это рядом, вон в том подвале!

Он взглянул на меня исподлобья. На лице отразилось отвращение, свято уверен, что мой рост и ширина плеч – могила не только уму, но и духовности.

– Чему радоваться? – спросил он неприятно скрипучим голосом. – Только Сатана ликует, когда люди людей мучают и убивают… А люди такому радоваться не должны.

Я опешил.

– Но ведь… ведьма…

– Ведьму надо сжечь, – сказал он с неприязнью, – но не ликуя, а скорбя!.. Человек погибает, какая тут радость?

– Но ведьма, – возразил я. – Как-то вы неправильно, отец Ульфилла!.. Ведьм надо жечь, вы сказали верно. Вы будете дровишки в костер подбрасывать?.. Если ее приговорят к сожжению?.. Или камень на шею собственноручно привяжете, если святейшая инквизиция решит утопить… чтоб, значит, тоже милосердно и без пролития крови?.. Что привело вас в наши пенальти?