— Лорд Лоринг просит вас к нему в палатку, — обратился юный лучник к Аллейну.

Войдя в палатку, Аллейн увидел сэра Найджела, тот сидел на подушке, скрестив ноги, а на коленях у него лежал свиток пергамента, и рыцарь пристально вглядывался в него, хмуря брови и поджав губы.

— Это послание доставил мне нынче утром гонец Принца, а из Англии его привез сэр Джон Фоллисли — он только что из Суссекса. Вы разбираете, что тут сказано?

— Написано очень красиво и понятно, — ответил Аллейн, — и означает вот что: «Сэру Найджелу Лорингу, рыцарю и коннетаблю замка Туинхэм, писано Христофором, слугою божьим из монастыря в Крайстчерче».

— Это-то и я прочел, — заметил сэр Найджел, — а вот не разберу, что там написано внутри.

Аллейн стал читать послание, но, пробежав глазами несколько строк, побледнел, и возглас изумления и горести вырвался из его груди.

— Что случилось? — спросил рыцарь, устремив на Аллейна тревожный взгляд. — Какая-нибудь беда с леди Мэри или с леди Мод?

— Нет, с моим братом — моим бедным, несчастным братом! — воскликнул Аллейн, прижав руку ко лбу. — Он умер.

— Клянусь апостолом! Насколько я понимаю, он не выказывал к тебе особой любви, и не стоит его так оплакивать!

— И все же он был моим братом, единственным родным человеком на земле. Если он и невзлюбил меня, так на то имел причину: ведь наша земля была отдана монастырю как плата за мое воспитание. Увы, увы! А я-то замахнулся на него палкой, когда мы виделись в последний раз. Он умер, он убит, и я боюсь, что с ним свели счеты за его жестокость.

— Что поделаешь, — заметил сэр Найджел, — прошу тебя, читай.

— «Да будет с тобою господь, почтеннейший лорд, и да охранит тебя его святая сила. Леди Лоринг просила меня написать о том, что произошло в Туинхэме, и сообщить тебе о смерти твоего злого соседа, сокмана из Минстеда. Как только ты покинул нас, этот дурной человек собрал вокруг себя разбойников, бездомных бродяг и всякий сброд, и было их такое множество, что они поразогнали и поубивали королевских слуг, выступивших против них. Потом, выйдя из леса, они окружили твой замок и целых два дня держали нас в осаде, стреляя по замку. Их было столько, что жуть брала от одного их вида. Однако леди Лоринг стойко защищала замок, и на второй день осады сокман был убит, — как говорят, своими же людьми, — и мы были освобождены от этих поганцев за что и возносим хвалу всем святым, в особенности же преподобному Ансельму, в чей праздник это произошло. Леди Лоринг и леди Мод, твоя прекрасная дочь, пребывают в добром здравии; и я также — вот только мучает нарыв на ноге, видно, господь бог наказал меня за мои прегрешения. Да хранят тебя все святые угодники».

— Вот и сбылось видение леди Тифен, — помолчав с минуту, заметил сэр Найджел. — Помнишь, она говорила, что у вожака белокурая борода и он убит у ворот замка. Но одно мне странно, Аллейн: почему эта удивительная женщина, которая читает в сердцах людей, видит их насквозь и никогда не предсказала ничего такого, что не сбылось бы, настолько ошиблась, что стала уверять, будто твои помыслы даже более, чем мои, устремлены к замку Туинхэм?

— Да, достойный лорд, — ответил Аллейн, и на его обветренных щеках заиграл румянец, — леди Тифен и на этот раз сказала правду, ибо замок Туинхэм пребывает в моем сердце днем и в моих сновидениях ночью.

— Вот как? — отозвался сэр Найджел, искоса взглянув на Аллейна.

— Да, достойный лорд, ибо я люблю вашу дочь, леди Мод, и хоть я недостоин ее, но отдал бы все силы своего сердца на служение ей.

— Клянусь апостолом, Эдриксон, — холодно ответил рыцарь, подняв брови, — высоко же ты метишь! Наша семья принадлежит к очень древнему роду!

— И я принадлежу к древнему роду, — заявил оруженосец.

— Помимо того, леди Мод — наше единственное дитя, наследница нашего имени и всех наших владений.

— Увы! Как ни горько мне говорить об этом, но ведь и я теперь единственный наследник Эдриксонов!

— Почему же ты до сих пор не открылся мне, Аллейн? Право же, по-моему, ты злоупотребил моим доверием!

— Нет, милорд, не обвиняйте меня в этом. Ваша дочь даже не знает, что я люблю ее, и мы не давали друг другу никаких обещаний.

Сэр Найджел задумался на минуту, затем громко рассмеялся и воскликнул:

— Клянусь апостолом, зачем мне вмешиваться в такого рода дела! Насколько мне известно, леди Мод всегда сама во всем отлично разбирается. Когда она подросла настолько, что могла топнуть своей маленькой ножкой, она всегда добивалась того, чего хотела, и если она питает к тебе такое же чувство, как ты к ней, то и сам король испанский со всем своим шестидесятитысячным войском не смог бы стать между вами. Скажу тебе одно: я хотел бы видеть тебя посвященным в рыцари, прежде чем ты скажешь моей дочери слова любви. Я всегда утверждал, что только доблестный рыцарь может стать ее мужем, и, говоря по правде, Эдриксон, если бог сохранит тебе жизнь, ты добьешься этой чести. Но довольно заниматься пустяками, нас призывают наши обязанности, об этом мы еще потолкуем, когда снова увидим меловые скалы нашей Англии. Иди к сэру Уильяму Фелтону и попроси его пожаловать ко мне: пора двигаться дальше. На другом конце этой горной долины нет прохода, и, если неприятель войдет сюда, мы окажемся в крайне опасном положении.

Передав поручение, Аллейн вышел из лагеря, чтобы побыть в одиночестве, ибо голова у него шла кругом после неожиданной вести о смерти брата и волнующего разговора с сэром Найджелом. Сев на камень и подперев руками пылающий лоб, он погрузился в воспоминания о брате, о своей ссоре с ним, о леди Мод в испачканном платье, о сумрачном старинном замке, о ее гордом бледном лице в оружейной и о сердечных обнадеживающих словах, которыми она напутствовала его перед отъездом. А ведь тогда он был еще простым клириком, без гроша в кармане, никому не известным, одиноким. Теперь же он сам стал сокманом Минстеда, главой старинного рода и владельцем поместья, которое, хоть и уменьшилось, но было все же достаточным, чтобы поддержать честь его семейства. Кроме того, он уже приобрел жизненный опыт, считался храбрецом среди храбрецов, сумел заслужить доверие и расположение отца любимой девушки, и тот — это было особенно важно — выслушал его, когда Аллейн открыл ему свое сердце. Что же касалось посвящения в рыцари, то в столь бурные времена, полные событий, оруженосцу благородного происхождения нетрудно будет добиться этой чести. И либо он сложит голову в горах Испании, либо совершит подвиг, который прославит его имя.

Аллейн все еще сидел на камне, и радость и грусть сменялись в его душе, подобно теням облаков, когда эти облака скользят над озаренной солнцем поляной, как вдруг его внимание привлек протяжный глухой звук или, вернее, гул, донесшийся сквозь туман. Позади него раздавались голоса лучников, взрывы громкого хохота, ржание коней, которые нетерпеливо грызли удила и били копытами землю. Но, помимо этого, Аллейн различал отдаленное слитное гудение, которое поднималось отовсюду и заполняло все пространство. Аллейн вдруг вспомнил, что, еще живя в аббатстве, он слышал подобный гул, когда вышел однажды ночью на берег и слушал, как длинные валы разбиваются о прибрежную гальку. Однако здесь не было ни ветра, ни волн, а между тем глухой ропот все усиливался, все нарастал среди плывущего тумана. Юноша вскочил и пустился бежать к лагерю, громким криком предупреждая товарищей об опасности.

До лагеря было не более сотни шагов, но, ворвавшись в него, он застал воинов уже наготове: лучники держали коней за удила, а рыцари, выйдя из лагеря, настороженно прислушивались к зловещему звуку.

— Это, видимо, большой отряд кавалерии, — заметил сэр Уильям, — и они карьером несутся сюда.

— Это, должно быть, все же отряд Принца, — откликнулся сэр Ричард Костон, — они едут с северной стороны.

— Нет, непохоже, — возразил граф Ангусский, — вспомните — вчера вечером крестьянин говорил нам, что ходит слух, будто дон Тельо, брат испанского короля, выступил в поход во главе шеститысячного отряда отборных воинов с намерением нагрянуть внезапно и разгромить лагерь Принца.