Потом я вернулся к себе и открыл дверь в комнату Римы. Она спала на кровати. Времени еще было предостаточно, я не стал ее будить и пошел к себе. Я побрился, надел чистую рубашку и вытащил из гардероба свой смокинг. Почистил его губкой, немного подгладил. Он был еле жив, но нужно потерпеть, пока появятся деньги на покупку нового.

Без четверти девять я разбудил ее:

– Ну, подруга, – сказал я, – пора собираться. У тебя есть полчаса.

Она была какой-то вялой и с трудом поднялась с постели. Может быть, на этот раз она не врет и действительно ничего не ела? Вряд ли она сможет петь целый вечер, если чувствует себя так же неважно, как выглядит.

– Я попрошу Кэрри, чтобы сходила тебе за сандвичем, – сказал я. – Она принесет его, когда переоденешься.

– Как хочешь.

Ее безразличие начало меня беспокоить. Я вышел, когда она начала стаскивать с себя джинсы.

Кэрри стояла на крыльце и дышала свежим воздухом. Я попросил ее купить мне куриный сандвич. Кэрри вернулась через десять минут с сандвичем, завернутым в бумажный пакет, и я отнес его наверх Риме.

Она уже переоделась в платье и теперь сидела на кровати, глядя на себя в засиженное мухами зеркало. Я кинул ей на колени пакет, но она сбросила его на пол и сделала капризную гримасу:

– Я не хочу.

– Да что же это такое!.. – Я схватил ее за руки, рывком поднял на ноги и хорошенько встряхнул. – Ну давай же, встряхнись! Сегодня ты должна петь! Ты должна понять, что это твой шанс. Бери и ешь этот чертов сандвич. Ты все время стонешь, что хочешь есть. Вот и ешь!

Она подняла пакет, вынула сандвич и начала откусывать от него по кругу. Когда она дошла до мяса, то быстро отвернулась.

– Если я еще хоть немножко съем, меня вырвет.

Я доел сандвич сам.

– Ты меня просто измучила, – сказал я с набитым ртом. – Иногда я жалею, что вообще тебя встретил. Ну давай пошли, я обещал Вилли, что мы будем к половине десятого.

Продолжая жевать, я отступил на шаг, взглядевшись в нее повнимательнее. Она была словно привидение, кожа бледная, как старая слоновая кость, вокруг глаз темные круги. Однако, несмотря на это, она умудрялась выглядеть интригующе и сексуально.

Мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Вечер был теплый, но, когда она взяла меня под руку, я почувствовал, что она вся дрожит.

– Что с тобой? – строго спросил я. – Ты что, заболела? В чем дело?

– Ничего.

Внезапно она громко чихнула.

– Перестань немедленно, слышишь?! – завопил я на нее. – Тебе же сегодня петь!

– Как скажешь.

Мне это уже начинало порядком надоедать, но я сдерживался, вспоминая ее голос. Если она начнет так чихать при Вилли Флойде, он ее с треском выгонит и захлопнет за нами дверь навсегда.

На трамвае мы доехали до Десятой улицы. Трамвай был полон, и ее плотно прижали ко мне. Время от время я чувствовал, как ее худое тело буквально ходит ходуном от приступов дрожи. Я всерьез забеспокоился.

– С тобой все в порядке? – снова спросил я. – Ты сможешь выступать?

– Да отстань ты от меня! Все в порядке.

Клуб «Голубая Роза» был, как всегда, полон и в своем репертуаре. Толпа тертых, почти преуспевающих, почти честных бизнесменов, почти красивых проституток, никому не известных актеров, играющих второстепенные роли в кино, и щепотка гангстеров, ищущих расслабления после трудового дня. Оркестр играл легкую, веселую музыку, официанты носились туда-сюда. Было душно, воздух был такой плотный, что хоть топор вешай.

Я определил Риму впереди себя, и так мы протискивались сквозь толпу, пока не добрались до кабинета Вилли. Я постучал, открыл дверь и пропустил ее вперед.

Вилли, водрузивший ноги на стол, был занят полировкой ногтей. Когда мы вошли, он глянул на нас исподлобья.

– Привет, Вилли, – сказал я. – Вот и мы. А это Рима Маршалл.

Маленькие глазки Вилли пробежались по ней, и он скривил лицо.

– Когда наш выход? – спросил я.

– Да все равно. Хоть сейчас. – Он сбросил ноги со стола. – А ты уверен, что она хороша? Вид у нее что-то не очень.

Вдруг Рима в запале просила:

– Я не напрашивалась к вам…

– Полегче, – перебил я ее. – Я сам этим займусь… – И, повернувшись к Вилли, произнес: – Вот подожди, увидишь. А за эти слова она будет стоить тебе сто долларов в неделю.

Вилли рассмеялся:

– Вот это да! Чтобы я расстался с такими деньгами, она должна показать очень высокий класс! Ну, хватит болтать, пора послушать, чего она на самом деле стоит.

Мы вышли в ресторан и встали полукругом, дожидаясь, пока оркестр закончит играть. Когда музыка смолкла, Вилли поднялся на небольшую эстраду, где и стоял оркестр, сказав музыкантам, что они могут отдыхать. Затем он объявил Риму.

Он не стал говорить много слов. Он сказал просто, что молодая девушка пришла сюда сегодня, чтобы спеть несколько песен. Затем он махнул нам рукой, чтобы мы начинали.

– Пой, как тебе хочется, – сказал я Риме и сел за фортепьяно.

Публика даже не удосужилась замолчать. И не раздалось никаких аплодисментов. Но меня это нисколько не волновало. Я-то знал, как только она откроет рот и выдаст свой мощный переливающийся звук, все смолкнут и будут слушать, пораженные и зачарованные.

Вилли стоял около меня и хмурился. Он недоверчиво глядел на Риму. Ему что-то не нравилось.

Рима стояла у пианино, пустыми глазами глядя в густо заполненную дымом темноту, и казалась совершенно бесстрастной.

Я начал играть. Она вступила точно в нужном месте. Первые шесть или семь тактов спела безупречно. Глубина звука, серебристый вибрирующий красивый голос, ритм – все было на месте. Я смотрел на нее.

Потом что-то случилось. Я увидел, как ее лицо обмякло, она сбилась с мелодии, стала хрипеть и дребезжать. Потом совсем замолчала и принялась чихать. Она наклонилась вперед, закрывая лицо руками, и чихала, чихала без остановки, содрогаясь всем телом. За исключением этого звука, в зале стояла полная, мертвая, страшная тишина. Потом заговорило сразу много голосов.

Я перестал играть, чувствуя, как по спине и затылку побежали холодные мурашки.

И тут же прямо над ухом услышал взбешенного Вилли:

– Убери отсюда сейчас же эту наркоманку! Кого ты мне привел? У меня приличное заведение! Слышишь? Немедленно уведи отсюда это отродье!

Рима лежала на кровати, наполовину закрыв лицо подушкой. Ее всю трясло, время от времени она принималась чихать. Я стоял у изголовья кровати и смотрел на нее. Я должен был догадаться об этом раньше. Столько очевидных симптомов, как я мог их не замечать? Мне и в голову не приходило, что она окажется наркоманкой, хотя все буквально кричало об этом, особенно когда я услышал ночью этот ее приступ, когда она чихала без передышки целый час.

Вилли Флойд был в ярости. Прежде чем выставить нас на улицу, он заявил мне, что, если я еще хоть раз сунусь в его заведение, он велит своим вышибалам сделать из меня отбивную. Думаю, так бы и произошло.

Я совершенно измучился, сопровождая, вернее сказать, неся Риму домой. Она была в таком состоянии, что я не посмел сесть в трамвай, – пришлось волочить ее на себе окольными путями – темными переулками до дому.

Сейчас она приходила в себя. Я смотрел на нее и чувствовал себя очень паршиво. Я потерял работу у Расти, испортил отношения с Вилли Флойдом и к тому же оказался с больной наркоманкой на руках. Вот что принес мне этот вечер.

Надо было мне собрать свои вещи и бросить ее здесь. Теперь я жалею, что тогда так не сделал. Но у меня в голове постоянно звучал ее серебристый голос, и я знал, что могу разбогатеть, что мы связаны контрактом и что часть ее будущих гонораров принадлежит мне.

Она вдруг перевернулась и посмотрела на меня.

– Я же тебя предупреждала, – произнесла она еле слышно. – Теперь уходи и оставь меня в покое!

– Да, ты меня предупреждала, – сказал я, облокачиваясь на спинку кровати и глядя ей в глаза. – Но ты же не сказала, в чем было дело. Сколько ты уже употребляешь наркотики?