– Полагаю, проблема в том, что у вас в носу полно скрепок.

Ричард вытаращил глаза.

– Глядите, – сказал профессор, перегнулся через стол и вытянул у него из носа цепочку из десяти скрепок и крошечного резинового лебедя. – Все из-за этого паразита, – буркнул он, глядя на лежащего на ладони лебедя. – Их кладут в пакетики с кашей, от них сплошные неприятности. Ну, мой друг, я рад, что мы поговорили. В следующий раз, как только столкнетесь с подобной проблемой, обращайтесь непременно.

Понятно, у Ричарда тот случай начисто отбил охоту ходить к профессору.

Он еще раз окинул взглядом стол, ища среди присутствующих знакомые со времен учебы в колледже лица.

На третьем стуле слева от него сидел заведующий кафедрой английского языка и литературы, его бывший научный руководитель, однако он ничем не выказал, что знает Ричарда. И неудивительно, ведь целых три года Ричард старательно от него скрывался. Иногда даже отпускал бороду, лишь бы его не узнали.

Сидящего рядом человека Ричарду так и не удалось опознать. Как, похоже, и никому за столом. Он был худощав, смахивал на полевую мышь, а его длиннющий выгнутый нос – действительно очень длинный и чересчур выгнутый – почему-то напомнил Ричарду киль одной яхты, который, по слухам, помог австралийцам завоевать кубок Америки в регате 1983 года. У многих этот нос вызывал подобные ассоциации, но никто ни разу не посмел заявить об этом в лицо его обладателю. Ему вообще никто и никогда ничего не говорил в лицо.

Никто.

Никогда.

Увидев его впервые, люди приходили в ужас и замешательство – тут не до разговоров. Во второй раз заговорить вообще не представлялось возможным, потому что в памяти были все еще свежи воспоминания о первой встрече. И вот уже в течение семнадцати лет его словно коконом окутывала тишина. В обеденном зале колледжа перед ним давно уже ставили отдельный набор с солью, перцем и горчицей, потому что никто не осмелился бы попросить его передать специи. Обращаться же к сидящему за ним было не только невежливо, а попросту невозможно – на пути стоял пресловутый нос.

Помимо прочего, этого человека отличала довольно странная жестикуляция: он стучал по столу то всеми пальцами левой руки, то одним пальцем правой. Потом мог начать постукивать по любой части тела – по суставам пальцев, локтю или колену. Вынужденный в какой-то момент остановиться и приступить к еде, он принимался усиленно моргать и время от времени кивать головой. Разумеется, никто даже не пытался спросить его, зачем он это делает, хотя всех и разбирало любопытство.

Кто сидел дальше, Ричард не разглядел.

По другую сторону за полумертвым соседом профессора он увидел Уоткина, профессора античной филологии, человека в крайней степени бездушного и странного, в очках с толстыми стеклами, сквозь которые его глаза казались аквариумными рыбками. Нос у него был ничем не примечательный, прямой, зато он носил бородку в духе Клинта Иствуда. Оглядывая сидящих за столом, он будто подыскивал, с кем бы схлестнуться в словесной перепалке, и уже выбрал было в жертвы одного из гостей – недавно назначенного директора «Радио-3», – но, к несчастью, тот успел попасться в сети музыкального руководителя колледжа и профессора философии. Эти двое усердно разъясняли невезучему коллеге, что фраза «слишком много Моцарта», с учетом приемлемых значений всех трех слов, представляет собой выражение по сути противоречивое, а потому любое содержащее эту фразу выражение бессмысленно и, следовательно, не может использоваться для аргументации в защиту какой бы то ни было стратегии составления программы. У бедолаги побелели костяшки пальцев – так крепко он сжимал вилку и нож, глаза метались в поисках спасения и, увы, наткнулись на взгляд Уоткина.

– Добрый вечер! – благосклонно кивая, произнес Уоткин – само очарование – и надолго уткнулся в только что поставленную перед ним тарелку с супом. Ничего. Этот тип подождет. За спасение ему придется отдать ни много ни мало – полдюжины радиопередач.

За Уоткином Ричард внезапно обнаружил источник давешнего детского смешка. Как ни удивительно, за столом сидела сердитая белокурая девочка лет восьми. Время от времени она раздраженно пинала ножку стола.

– А это кто? – удивленно спросил Ричард у профессора.

– Где? – не менее удивленно переспросил тот.

Ричард исподтишка указал пальцем на девочку.

– Вон там, – прошептал он. – Девочка, совсем маленькая. Это что, новый профессор математики?

Профессор внимательно посмотрел на нее.

– Не имею ни малейшего представления, – в изумлении выговорил он. – Никогда о ней не слышал. Как странно…

В это мгновение вопрос отпал сам собой – сотрудник радиостанции внезапно вырвался из расставленных соседями сетей логических рассуждений, обратился к девочке и велел прекратить стучать по столу. В ответ та принялась с удвоенной энергией болтать ногами в воздухе. Он вновь попросил ее успокоиться, тогда она пнула ногой его самого. Настроение у нее заметно улучшилось, впрочем, ненадолго. Отец девочки вкратце изложил присутствующим свой взгляд на проблему с нянями, которые вечно подводят людей, однако поддержать эту тему никто не захотел.

– Несомненно, цикл программ о Букстехуде [1] пора было начать давным-давно, – подытожил музыкальный руководитель. – Уверен, вы приложите все силы, чтобы изменить ситуацию при первой же возможности.

– О да, конечно, – отозвался отец девочки и расплескал суп. – Э-э-э, простите, речь идет не о Глюке, правильно я понимаю?

Девочка вновь пнула ножку стола. Отец строго посмотрел на нее, но она лишь наклонила голову и одними губами о чем-то его попросила.

– Не сейчас, – едва слышно ответил он.

– А когда?

– Позже. Может быть. Еще посмотрим.

Она с недовольным видом откинулась на спинку стула и проворчала:

– Ты всегда так говоришь.

– Бедное дитя, – пробормотал профессор. – Уверяю вас, все ученые мужи за этим столом испытывают ровно то же самое. О, благодарю…

Подали суп, и они с Ричардом ненадолго отвлеклись.

– Так расскажите же, друг мой, чем вы занимаетесь? – продолжил профессор, когда они съели по паре ложек супа, при этом каждый независимо от собеседника пришел к мнению, что шедевром кулинарного искусства блюдо не назовешь. – Что-то связанное с компьютерами, насколько я понимаю, и с музыкой? Когда вы учились в колледже, я надеялся, что вы будете читать лекции по английской литературе. Судя по всему, преподаванием вы занимаетесь только в свободное время? – Поднеся ложку ко рту, он выразительно посмотрел на Ричарда и, не дав тому ответить, вдруг воскликнул: – Подождите-ка! У вас, по-моему, даже тогда имелся какой-то компьютер. Когда это было? В семьдесят седьмом, кажется?

– Ну, в семьдесят седьмом году мы называли компьютером простые электрические счеты, но…

– А вот счеты недооценивать не стоит, – возразил профессор. – В умелых руках это очень толковое вычислительное устройство. К тому же не требует электропитания, его можно сделать из любых подручных материалов, и оно никогда не даст сбой в самом разгаре работы.

– Поэтому-то электрические счеты особенно бесполезны, – заключил Ричард.

– Совершенно верно, – согласился профессор.

– Если честно, все операции этого прибора человек мог выполнить самостоятельно, затратив при этом в два раза меньше времени и сил, – сказал Ричард. – Зато он прекрасно выполнял роль медлительного и бестолкового ученика.

Профессор вопросительно посмотрел на него и усмехнулся:

– Не знал, что они в дефиците. Могу попасть хлебным шариком в десяток таких прямо с этого места.

– Знаю. Но давайте посмотрим на это с другой стороны. В чем на самом деле состоит смысл обучения?

Вопрос вызвал одобрительный гул голосов за столом.

Ричард продолжил:

– Я хочу сказать следующее: если нужно что-то как следует уяснить, лучше всего попытаться разжевать это кому-то другому. Так вы упорядочите собственные мысли. Чем тупоголовее ученик, тем тщательнее приходится раскладывать объясняемый материал на простейшие элементы. В этом и состоит суть программирования. К тому времени как вы разобьете сложную мысль на мелкие компоненты, легко считываемые даже глупой машиной, вы, безусловно, и сами во всем разберетесь. Обычно учитель усваивает гораздо больше знаний, чем ученик, не так ли?