— Как это мило с вашей стороны, — холодно проговорил амулет. — Это произойдет до или после похорон?

— Каких еще похорон?

Серебряные губы расплылись в усмешке.

— Большинство людей, да будет вам известно, имеют обыкновение читать получаемые ими факсы.

Дов уставился на заколдованную побрякушку. Его гладкий лоб тут же подернулся весьма несвойственными для него морщинками. Дов принялся за чтение послания. При этом попытался, не глядя, прикрепить амулет к панели телефакса. Дело это было совсем простое, и Дову оно не раз удавалось.

На этот раз все вышло не так.

На этот раз он уронил амулет в небольшую корзинку для бумаг, стоявшую рядом с телефаксом. Хорошо еще, что заклинание, предназначенное для автоматического уничтожения бумаг, попавших в корзинку, было временно отменено.

— ЭЙ! Ты что, хотел бы я знать, черт бы тебя подрал, творишь, а? — возопил из недр корзинки разъяренный амулет.

Дов повел себя так, будто ничего не слышал. И это отчасти так и было. Новости от Эдвины оказались настолько неожиданными и шокирующими, настолько катастрофическими, что у Дова, можно сказать, почва ушла из-под ног, и его понесло по орбите, схожей с той, по которой летает комета Галлея. Он не заметил, как выронил амулет, да и очнулся-то в конце концов, откровенно говоря, только тогда, когда обернутое вокруг его пояса полотенце соскользнуло и упало на пол.

Соланж взвизгнула, будто девчонка-подросток на концерте какой-нибудь команды типа «Generic Boy Band».

— Что за... — сорвалось с губ Дова. Он обернулся, посмотрел на мертвенно побледневшую массажистку и тут заметил собственную наготу. — Ой. — Дов поднял с пола полотенце и снова обмотал его вокруг пояса. — Послушай, милочка, почему бы тебе не заглянуть ко мне позже, а? — предложил он Соланж.

Ее не пришлось долго уговаривать. Она покинула кабинет Дова, забыв о своем раскладном столике и прочих аксессуарах. Когда Дов извлек амулет из корзинки для бумаг, тот все еще хихикал.

— А она не очень-то, с профессиональной точки зрения, верно? — заметил он.

— Она новенькая, — пробормотал Дов. — К тому же она училась в Йеле — а это не самое лучшее место, где можно выучиться тому, как должен выглядеть обнаженный мужчина.

Все еще не окончательно придя в себя, Дов прошел по кабинету к панорамному окну, встал и обвел взглядом пейзаж районов, примыкавших к роскошному Саут-Бич — Южному пляжу. Здания, раскрашенные, будто пасхальные яйца, стояли здесь, будто надгробные памятники движению «Арт-Деко». Пальмы раскачивались, словно полуобнаженные официантки с перегруженными подносами. Толпы людей, не менее бронзовокожих, светловолосых и красивых, чем Дов Богги, шли и шли по своим безоблачным дорогам жизни. Блестящие пряди их золотистых волос развевались у них за спиной, когда они проносились вдоль улиц на всех видах транспорта, какие только были ведомы человечеству — от роликовых коньков до красных спортивных машин с откидным верхом — лишь бы только данный вид транспорта позволял во всей красе продемонстрировать достоинства фигуры.

— Пустоголовые, — проворчал Дов.

— Ого! — отметил амулет. — Захотелось оказаться на их месте — так тебе больно, да?

— Да, больно, — не стал спорить Дов. — Так больно, будто зуб нарывает.

— Ну, так у меня для тебя новость, паренек: ты и есть на их месте. Ты точно такой же, как они. А ты не замечал?

— Я был таким, — возразил Дов. Это было сказано с такой вселенской тоской и усталостью, что хватило бы целому эскадрону французских романистов. — Когда-то. Но теперь я не такой.

Амулет вздернул серебряную бровь и приобрел неподдельно озабоченный вид.

— Ага. Ты, похоже, опять взялся за раздумья? Я тебя предупреждал: тебе этого делать не стоит, и не пытайся. Ты не привык к такой нагрузке. Да что стряслось-то, дружище? Тебе нужна помощь? Хочешь, я пошлю факс твоему гуру, твоему личному тренеру, твоему диетологу, твоему консультанту по фэн-шуй? Ну?

— Моя мама умирает.

Дов сказал это без прелюдии и фанфар. Эти слова вывалились, будто бомбы из днища старого военного самолета. Он отвернулся от окна, прислонился спиной к холодному стеклу, запрокинул голову и закрыл глаза.

— О! — Амулет смутился. — Черт. Я... Я.. , Мне вправду очень печально слышать об этом.

— Как это понимать — «тебе печально слышать об этом»? — выпалил Дов, широко открыв глаза и одарив амулет гневным взором. — Ты узнал об этом раньше меня, в ту самую минуту, когда поступил этот факс! Не ты ли что-то там бурчал насчет похорон?

— Да, но... но... — Амулет отчаянно пытался подобрать слова. — Послушай, когда поступают сообщения, они для меня — всего-навсего набор слов, понятно? Как я могу понять их значение до тех пор, пока не увижу, как эти слова на тебя подействуют? Я разве похож на человека, а?

— Вряд ли, — мрачновато изрек Дов, придирчиво разглядывая амулет. — Но вредина порядочная, так что мог и вступить в этот клуб. Может быть, поэтому я порой забываю, что ты — всего-навсего усовершенствованная интерактивная игрушка.

— А может быть, ты забывал бы об этом реже, если бы почаще говорил с другими людьми, а не со мной?

Дов ошеломленно вытаращил глаза.

— Что ты сказал?

— Ты меня слышал. — Амулет обнаглел. Он знал, что заработал очко в споре со своим хозяином. — И ты знаешь, что это правда.

Вот это-то и было самым ужасным: треклятая железяка была права. Дов сдвинул брови и попытался придумать хоть какое-нибудь возражение, но по натуре он был человеком честным и не мог со всей искренностью заявить, что и вправду с кем-то тратил на общение больше слов, чем с Амми.

Дов покраснел, поймав себя на том, что сам не заметил, как дал амулету имя.

— Это все она виновата, — сорвалось с губ Дова.

— Еще чего! Ты не можешь винить свою мать в том, что она умирает!

— Я не о ней говорю. Я говорю о моей сестрице Пиц.

Взгляд Дова стал мрачным, в его глазах зажглись огоньки, питаемые многолетней злостью.

Пиц, его старшая сестра, — депрессивная и приставучая зануда. Пиц, у которой таланта общения с людьми было не больше, чем у раздавленного паука. Пиц, которая не смогла бы обзавестись другом, даже если бы доктор Франкенштейн собственной персоной снабдил ее необходимым сырьем, подробнейшими инструкциями, нитками и иголкой. Пиц, напрочь лишенная легкости и обаяния, которые у Дова были в крови.

Пиц, которая завидовала природной притягательности характера Дова с того самого дня, когда они оказались в одном классе школы, и которая решила, что раз уж она не наделена такой же безграничной харизмой, как ее брат, и потому лишена всего того хорошего, что эта самая харизма ему дает, то ей остается только корчить из себя гарпию и обгаживать все, на что бы только Дов ни положил глаз.

«Друзья?» До сих пор в ушах у Дова звучал ее сухой, издевательский хохот. Был день святого Валентина, и его самодельный картонный почтовый ящик разбух от белых конвертиков, присланных одноклассницами, а ящик Пиц остался таким же плоским, как тогда, когда она только-только склеила его. «Ты думаешь, они — твои друзья? Это почему же? Только потому, что они завалили тебя „валентинками“? Тупица! Да они сделали это только потому, что их заставили родители! А знаешь почему? Просто все стараются к нам подольститься из-за того, что им что-то нужно от мамы!»

Дов помнил, как горячо спорил тогда с сестрой, пытался доказать ей, что если она права, то тогда и ей должны были бы прислать такую же гору «валентинок».

А она только снова расхохоталась. Она и не подумала ответить на его вопрос, она только одарила его точно таким же взглядом, как тогда, когда он узнал правду про Санта Клауса. Это был жутко-прежутко знающий взгляд, говорил он вот что: «Ну-ну. Как хочешь. Они — твои милые, славные, дорогие друзья и подружки. Конечно, конечно. Доверяй им. Но когда они станут потешаться над тобой, не беги ко мне плакать и жаловаться. Я попыталась тебя предупредить. Я пробовала сказать тебе правду».