В общем, о многом мы тогда говорили, и в самом конце беседы, ближе к вечеру, я его спросил, а как же так получилось, что, не имея автомашины, он так быстро и далеко путешествовал от одного поселения людей к другому. Тогда альмугавар хитро ухмыльнулся и объяснил, что у него имеется мотопараплан, то есть параплан с двигателем, и не простым, а спиртовым. Что это такое, я себе представить смог, древние киношки про планеристов и парашютистов смотрел. Однако как может самостоятельно летать парашют с человеком, пусть даже на нем имеется движок, понять было сложно.

Роберто говорил, говорил и опять говорил и в итоге, осознав, что я его восхищения воздушной стихией не разделяю и теория полётов меня не интересует, сказал, что его летательный аппарат спрятан в горах Кареон, и отпросился у меня сходить на разведку, дабы доставить разобранный мотопараплан в форт. Мне в наёмнике интереса особого не было, а большинство его историй мной и другими офицерами отряда воспринимались как побасенки, которых мы на своём веку столько наслушались, что сами их не одну сотню рассказать можем. Поэтому, рассудив, что держать альмугавара не стоит, я его отпустил, и, взяв двух молодых парней из городка Арзуа, Роберто направился на юг.

Отсутствовал наёмник неделю, а сегодня в ночь его звено вернулось, и теперь, немного передохнув с дороги, он стал готовить свой аппарат к показательному полёту. Судя по всему, собрать мотопараплан он сможет не скоро, так что до отхода «Аделаиды» и «Ветрогона» полёт я, скорее всего, не увижу. Хотелось спросить альмугавара, когда он взлетит. Но переводчика рядом не было, объясняться с Роберто на пальцах не хотелось, и я отправился к причалам.

Сперва поднялся на борт «Аделаиды» и потолковал с мастером этого судна, каперангом Чиркиным. Затем навестил Скокова и с ним часок скоротал. После этого, ближе к полудню, проверил нашу санчасть. А там вернулся в штаб и утвердил план Крепыша по обороне базы. В такой суете прошло три часа и со своей избранницей, стройной черноглазой девушкой, которая была очень красива, но вид имела весьма печальный, появился Игнач. Ребёнка с будущей второй женой казака не было, наверное, временно отдала кому-то на попечение.

Через переводчика в присутствии более сотни бойцов и такого же количества беженцев, сошедшихся к штабу, я поинтересовался у пластуна и Анны об их желании быть вместе. И после того, как все присутствующие услышали от казака и испанки слово «да», как полномочный представитель ККФ в бывшем автономном сообществе Галисия и верховная власть на территории форта Передовой, я объявил их мужем и женой. Всё прошло быстро, просто и без лишних церемоний. Но при этом все остались довольны.

С этого момента Игнач был уверен в том, что у него не уведут женщину, в которую он влюбился. Сама Анна обрела защитника и мужа, на которого сможет опереться. Личному составу и беженцам было на что посмотреть, что отметить и о чём подумать. Что касается меня, то на мой взгляд, это событие – пограничный момент, который делит всё наше пребывание на испанской земле на «до» и «после». Ещё вчера мы чувствовали себя на этом берегу гостями, а сейчас я понимаю, что дороги назад нет, эта земля роднится с нами и просто так уже не отпустит. Возможно, на мне сказывается мимолётное и несколько сентиментальное влияние момента. Однако это вряд ли. Слишком сильна во мне уверенность, что большинство событий в мире происходит не просто так.

Молодожёны отправились в семью Игнача знакомиться с его первой женой и детьми, а я, проводив их взглядом, принял работу Кума, в ударные сроки восстановившего антенну, и, проверяя связь, переговорил с «Гибралтаром». От Тимошина, который остался на ВМБ за старшего начальника, узнал, что у Семёнова на Сицилии всё в порядке. Дополнительных приказов на моё имя не приходило, а значит, можно выступать в поход.

Прошёл ещё час. Время на часах – пятнадцать ноль три. Я в очередной раз попрощался с жёнами и, взяв УКВ-радиостанцию, скомандовал:

– Всем офицерам! Говорит Мечник! Личному составу, убывающему в поход на Балтику, и экипажам судов через десять минут быть на борту!

Беготня и чёткое движение людей, одни из которых устремляются на фрегат и лайнер, а другие группируются на причалах. Воины и их женщины перекрикиваются, но продолжается это недолго, так как ровно через десять минут трапы судов поднимаются, и мы отчаливаем.

Стоя на ходовом мостике фрегата и глядя на дорогих мне людей, которые остаются на берегу, я вызвал капитана лайнера Чиркина:

– «Аделаида», на связь!

– На связи!

– Иван Иваныч, момент солёный, давай громкую музыку, такую, чтобы сердце стонало и пело.

– Какую именно?

– Твою любимую: «Прощайте, скалистые горы».

– Сделаем!

Фрегат и лайнер всё больше отдаляются от причалов и входят в фарватер, и тут с «Аделаиды» грянула заказанная мной песня, которая почему-то пошла с последнего куплета:

Не могу сказать, что меня пробило на слезу, – этого не было. Но в сердце что-то защемило, а в душе на короткое время поселилась лёгкая грусть, которая наверняка пройдёт лишь тогда, когда мы отдалимся от берега миль на пять и полной грудью вдохнём свежий океанский ветер Бискайского залива. Так начинался наш поход на Балтику, очередное приключение и испытание для всех его участников.

Итак, мы покинули наш форпост на испанской земле и, погрузив на «Аделаиду» взятые в Краснодаре товары и трофеи, которые предполагали сменять у шведских викингов на рабов, отправились на Балтику. Уходили с лёгким сердцем, потому что всё у нас получалось так, как мы хотели. Связь с «Гибралтаром» была налажена, и началась постройка первых укреплений на военно-морской базе Ла-Ферроль, ныне форт Передовой. Наши семьи под защитой и охраной роты Серого, не голодают и нужды ни в чём не испытывают. А находившееся в далекой кубанской столице начальство отрядом вполне довольно и, как обычно, все наши действия одобряет и считает верными.

Фрегат и лайнер шли хорошо известным маршрутом, через Бискайский залив и пролив Ла-Манш, вдоль европейских берегов в Северное море, а дальше Зунд и море Балтийское. Всё было нормально, и никаких приключений с нами в пути не случалось. Только одно событие немного выбило меня и всех офицеров отряда из нормального походного ритма. На четвёртые сутки похода, проходя в нескольких милях от Дувра, наши радисты, в этом месте постоянно сканирующие основные радиочастоты, поймали чёткий сигнал с берега. Что характерно, он был не зашифрован и передавался на хорошем английском языке без примесей арабских, африканских и индийских диалектов.

Радисты сразу же посадили за рацию нашего штатного переводчика с «инглиша», бывшего моряка Средиземноморского Альянса Тедди Аргайла. И спустя двадцать минут, когда сигнал резко ослаб, а затем и вовсе пропал, он предоставил мне полный перевод того, что услышал. Я прочитал его записи один раз, затем второй, и спросил Аргайла:

– Ты всё правильно перевёл?

– Да, командир. Тот, кто выступал, говорил очень чётко и внятно. К тому же радисты Кума вели запись, и в паре мест я с ней сверялся, так что если мне не верите, то найдите другого переводчика, и он всё подтвердит.

– Я тебе верю, Тедди, но слишком эта речь неожиданна. Можешь быть свободен.

Переводчик хотел что-то сказать, но сдержался и вышел из моей каюты. Я ещё раз прочитал кусок большого выступления некоего Квентина Дойла, который называл себя главнокомандующим армией города Рединга.