17

Когда родственники разобрали подносы с обедом, Ирина вдруг поняла, что не хочет есть ни глотка и ни крошки. По горло была сыта готовкой, организацией кухонных работ, а также стрекотанием и нытьем появляющихся по очереди любопытствующих и страдальцев. Ей до чёртиков надоело быть ангелом! Она ехала сюда тихонько отдыхать, а не создавать райские условия другим!

Намазала кусочек хлеба маслом, посыпала сахаром и спряталась за пожелтевшие кусты возле мраморного крыльца. Ей казалось, что спряталась. До тех пор казалось, пока ветки не раздвинулись и не появилось улыбающееся лицо одного из близнецов.

- Ку-ку!

Ребенок не хотел ничего плохого, но Ирина выронила бутерброд. А потом услышала ещё и голос тётки Евгении.

Только не она! Скорее, скорее! К счастью, никто Ирину не преследовал, ноги несли её дальше, и дальше, и дальше... Мимо клумб, грядок и фруктовых деревьев... Она была в таком состоянии, что не заметила бы, как пересекла границу парка и очутилась в лесу, как пересекла границу области и очутилась...

К счастью, её марафонский бег остановила неширокая речушка. Точнее, остановил-то её шум воды, иначе вполне могла полететь кубарем с высокого берега. Ирина растерянно смотрела на просвечивающие сквозь зелень белые стены каких-то построек. Что это может быть?

Мельница!

Ну конечно же!

Это та самая водяная мельница, на которую она наняла Рощина!

Задумчиво глядя на строения, невысокую плотину и берег, Ирина отдышалась. Но когда сзади раздался голос, чуть не подпрыгнула.

- Я вас испугал, - произнес улыбающийся Рощин. - Действительно. Испугал.

Он откашлялся и, будто боясь ещё больше разволновать её громким разговором, тихонько спросил:

- Что-то случилось?

- Нет-нет, - ответила Ирина, - всё в порядке. Я... я вышла погулять и сама не знаю, как здесь оказалась.

Он указал на тропинку, видневшуюся в траве:

- Вот она вас привела. Есть такие дорожки, бегут перед тобой, словно собачка. Да это ничего, вы не далеко от дома зашли. Можно вернуться прямой дорогой: вон там по аллее идите и выйдете как раз к главному входу.

Рощин говорил уже громче, с очевидным желанием казаться вежливым. Его рука указывала на ряд деревьев, которые, будто солдаты на смотру, ровно выстроились в сотне метров от них. И всё же Ирина не могла не заметить в его светлых глазах тщательно скрываемую, но всё-таки вырывавшуюся наружу радость. Ему, видимо, хотелось быть вежливым, а вместе с тем живым и разговорчивым. Наконец живость и разговорчивость победили сдержанность.

- Сегодня я никак не ожидал встретить вас здесь, - сказал он. - Сегодня вы были очень заняты. Вас просто рвали на части.

- Тошно мне было от этого разрывания на части, вот и захотелось уйти подальше.

- Я вам скажу, что не нужно сверх меры огорчаться и тосковать чужими огорчениями и тоской. Есть на свете грустные люди, есть только скучающие. Самое скверное - это если человек ничего для себя сам не делает, а только свои беды на другого перекладывает! Особенно, если другой сам меры не знает и позволяет на себя хомут надевать.

Ирина подумала о зелёной тетрадке и Ксаверии, от которых её постоянно отвлекали. Она действительно сделалась какой-то слишком уж всеобщей палочкой-выручалочкой.

А Рощин уже кивал в сторону речки:

- Я тут лодку нашёл и в порядок привёл. Там даже подушки на сидениях. Пойдёмте, пойдёмте.

Они спустились вниз к самой воде, Ирина не успела опомниться, как оказалась в лодке, а Рощин сильным движением оттолкнулся от берега. Вёсла свободно висели в уключинах, лодка медленно поплыла вниз по течению, туда, где деревья отступили от крутых берегов. Только плакучие ивы окунали в волны тонкие ветви, и тёмные липы выставляли из-за ив свои верхушки. Пахло сыростью. Возле самой реки лежали большие камни, покрытые влажной плесенью. А противоположный пологий берег был покрыт на удивление ярко-зелёной травой. И день был на редкость погожий, на всём необъятном куполе неба Ирина не заметила ни одного облачка.

"А прелесть-то какая вокруг, - вдруг подумала она. - Весной соловьи тут поют по целым ночам!"

18

Возможно светящийся Ксаверий приходил к Алисе. Но она ничего никому не сказала утром. Возможно она даже орала ночью, но никто об этом не сообщал. Возможно Ксаверий засветился и в комнате Ирины, но она спала, как убитая.

А утром, во-первых, Ирина сделала вид, что забыла дорогу в кухню, во-вторых, романтическая прогулка не настолько затуманила ей мозги, чтобы она не прихватила вечером из буфета полбатона хлеба, кусок колбасы и десяток яблок, а также маленький кипятильник и большую кружку. Поэтому она со смаком позавтракала и неторопливо привела себя в порядок в то время, как остальные обитатели дворца более или менее бестолково суетились на первом этаже, добывая пищу.

Тем временем, ещё до восьми часов, начали появляться первые посетители и самодеятельные артисты. Они приезжали автобусами и такси, личными машинами и приходили пешком. В карнавальных нарядах. В туристской одежде с рюкзаками. В масках и даже шкурах.

На лужайке возле главного входа появились разноцветные палатки, через некоторое время пришлось вынести из дворца малоценные диван в бледно-зелёном чехле, пять стульев с резными украшениями и несколько столиков. Это не помогло, и после десяти часов утра обитатели дворца отступили на верхние этажи, отдав первый (за исключением кухни и буфета) в распоряжение народа.

Это был бедлам.

Вавилонское столпотворение.

Тысяча и одна ночь.

Посетители и устроители в масках, шифоновых юбочках, вышитых камзолах, шкурах неведомых зверей, бархатных и мохнатых охотничьих кафтанах и платьях-амазонках с кокетливыми шляпками, а некоторые почему-то даже в восточных костюмах с шальварами и чалмами веселились под девизом: "Старосветская помещичья усадьба в действии". Одно только действие не смогло бы поддерживать всеобщее радужное настроение, но городские власти (думая, конечно, не столько о празднике, сколько о собственной выгоде) организовали приезд в "Лаславское" нескольких торговых точек. Пара киосков и два десятка лотков предлагали вниманию почтеннейшей публики бутерброды, сладости и прохладительные напитки. Судя по раскрасневшимся лицам и блестящим глазам некоторых зевак, о горячительных напитках сумели позаботиться они сами.

Всё-таки тётя Жанна надеялась, что градус веселья не превысит допустимого и желаемого. И она от души верила, что родственники ей помогут. Эта вера повлияла даже на тётку Евгению и Ленуську, хотя вторая временами начинала заметно стервенеть.

Дело в том, что её горячо любимый племянник Сашенька многозначительно, но пока безответно поглядывал на одну из дам. Та была в красивом платье и чёрной маске, вышитой бисером, которая закрывала лицо от лба до губ. И очень хорошо, что она оставляла их открытыми, - было бы преступлением прятать такие губы. Полные, цвета спелых вишен-чернокорок, они словно жарко шептали: "Поцелуйте меня".

И Сашенька явно был не прочь ответить, кажется, он был твёрдо уверен, что перед ним Галиночка.

В остальном дама в бисерной маске была не менее соблазнительной и достаточно скрытной. Самая загадочная часть её фигуры пряталась под плотной юбкой небесного цвета на обручах, которые защищали всякие ближние подходы к ней не хуже, чем замковые стены. А вот в муслиновой блузке жемчужного цвета не было ничего таинственного, она была щедро украшена и при этом с глубоким вырезом, но увидеть прелести красавицы можно было только пробившись через волнующиеся под ветерком и от дыхания заросли бантиков, оборок и рюшей.

Сашенька одет был почему-то в костюм эпохи Возрождения: полосатый чёрно-красный камзол с буфами на рукавах, обтягивающие синие штанишки и плащ канареечного цвета на зелёной подкладке. Особенно хорош был пояс, украшенный как бы даже настоящим накладным серебром, а кинжал в ножнах висел на левом боку. Сдвинув маску на лоб, Сашенька умильно улыбался даме.