Неизменно любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд 25 марта 1881 г.
Моя милая Агги!
(Должен признаться, что ты причинила мне сильную боль, и поэтому твое имя мне хочется произносить с подвыванием: Аг-ау-ау-ау-ги!) Разумеется, я сразу догадался, что ты знаешь, почему я опоздал: виной всему небывалый по силе снегопад, который застиг меня по дороге из Лондона в Оксфорд. Ты, конечно, прочитала об этом в заметке, опубликованной в газете «Тайме». Я имею в виду заметку, которая начиналась так: «Сильный снегопад расстроил все планы одного пассажира, называть которого по имени нам нет необходимости. Достаточно сказать нашим читателям, что это самый выдающийся человек в Англии. Не только самый высокий, самый сильный, самый красивый,— он обладает всеми этими качествами, но ими далеко не исчерпываются все стороны его богато одаренной натуры. К тому же он самый умный, самый доброжелательный, самый и т. д. и т. п.» Я пишу тебе, чтобы ты поняла, до какой степени я огорчен, что редактор описал мой портрет так прямолинейно и бесхитростно, хотя я умолял его сохранить в тайне мое пребывание в поезде. Но после некоторого размышления я решил, что истинная скромность требует одного: ничего не писать о себе, поэтому я умолкаю.
Ты, конечно, знаешь поэму Теннисона «Дочь мельника», которая начинается так:
Дочь мельника... Ну кто бы мог узнать?
Так выросла, красавицею стала...
Как я хотел бы той сережкой стать,
Что в ушке юной девы заблистала.
Тебе, конечно, будет интересно узнать, что мне посчастливилось найти (среди старых бумаг мистера Теннисона) подлинную рукопись этой поэмы. Края ее оказались сильно оборванными{30}: посылаю тебе точную копию одной страницы. Впоследствии Теннисон сильно изменил свою поэму. Первоначально она называлась так: «Как некая особа в летах пригласила некую юную особу в театр и как пожилая особа не смогла довезти юную особу до театра»{31}.
Начиналась поэма в совсем другом размере:
Двое в театр уж было пошли:
Спектакль подходящий в афише нашли.
Пошли да вернулись — ведь вот незадача!
Хотели в театр, а случилось иначе:
Один театрал решил остаться дома.
Ну что ж оставалось, скажите, другому?
Потом Теннисон передумал и написал поэму так, как я привел ее выше.
Всегда любящий тебя Льюис Кэрролл
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд 21 апреля 1881 г.
Дорогая Агги!
(О да! Я очень хорошо знаю, что ты думаешь про себя: — И как только этот человек не понимает намеков! Он мог бы увидеть по началу моего последнего письма, что я отношусь к нему все более прохладно!
Почему я не вижу? Еще как вижу! Но разве есть какая-нибудь причина, по которой мое отношение к тебе также должно стать прохладным? Я обращаюсь с вопросом к тебе, весьма разумной юной особе, которая по часу ведет беседы с Алисой перед тем как встать по утрам и изрядно поднаторела в логике: имею ли я право любить тебя, если мне это нравится? Разумеется, в той же мере, в какой ты имеешь право не любить меня, если тебе это нравится. И, конечно же, тебе не следует писать, что ты любишь меня, если ты любишь меня: нет, нет, истина превыше всего!) (Громкие крики одобрения. Объявляется перерыв на десять минут.) Я приехал в Лондон в понедельник вместе с мистером Сэмпсоном (некоторые из вас встречались с ним в Истберне), чтобы посмотреть «Чашу» и «Хитрость Беллы», и во вторник нанес один или два визита прежде чем вернуться в Гилдфорд и проезжал по Хай-стрит в Кенсингтоне. Я (наполовину) решил (про себя), что загляну в дом № 55. Но Здравый Смысл возразил:
— Агги станет поддразнивать Вас и предложит поцеловать ее в самый кончик левого ушка. При этом она скажет: «Это в последний раз, мистер Доджсон! В следующем месяце мне исполнится шестнадцать лет!»
— Не знаю,— продолжал Здравый Смысл,— почему последний раз всякий раз так неприятен? Лучше всего было бы избежать его и подождать, пока ей исполнится шестнадцать. Тогда при встрече вы сможете обмениваться с ней рукопожатием. Это спокойно и удобно.
— Ты прав, Здравый Смысл,— согласился я.— Отправлюсь-ка я лучше с визитом к другим юным особам.
Тебе вовсе не нужно так зевать и думать: «Какое ужасное письмо! Что за скука!» Я хочу рассказать тебе кое-что о «Чаше». Возможно, это покажется тебе интересным. Некая особа (моя двоюродная сестра) сообщила мне, что очень хотела бы прочитать эту пьесу, и спрашивала, не мог бы я раздобыть для нее рукопись (так как «Чаша» не опубликована). Я написал одной из звезд «Лицеума» письмо с просьбой помочь, если это ей удастся. Почти сразу же в ответ я получил бандероль, в которой был печатный экземпляр пьесы, принадлежавший моей корреспондентке с дарственной надписью «Эллен Терри от А. Теннисона» с исправлениями, сделанными рукой Теннисона, и пометками самой актрисы относительно настроения героини, выражения ее лица и т. д. (т. е. всего того, что в театре принято называть «кухней»). Все это делало экземпляр чрезвычайно интересным. Я подозреваю, что столь ценный экземпляр был послан мне по ошибке. Однако я очень рад, что такая ошибка случилась. Вторая присланная мне в той же бандероли книга оказалась рукописной копией первой, каллиграфически переписанной в альбом одной юной девушкой, другом мисс Терри. Посылаю тебе печатный экземпляр, а рукописный я послал моей двоюродной сестре почитать. Если мисс Терри позволит, я хотел бы снять копию с него прежде, чем отослать рукописный экземпляр обратно. А коль скоро я это сделаю, то не исключено, что когда-нибудь, если ты будешь очень хорошей девочкой и в один прекрасный день не будешь дуться, я, возможно, позволю тебе взглянуть на него — одним глазком. Как? Ты не согласна? Какая ты жадина! Хорошо, так и быть, я позволю тебе взглянуть на него двумя глазами.
Что касается «Хитрости Беллы», то я не слишком высокого мнения об этой пьесе. Хотя в ней есть две очень смешные роли. Одна, в которой «Летиция Харди» (мисс Э. Терри), чтобы подшутить над «Дорикуром» (мистер Ирвинг), который по чьему-то завещанию должен на ней жениться, разыгрывает из себя неотесанную деревенскую девушку; другая, в которой Дорикур, чтобы избежать брака с мисс Харди, притворяется сумасшедшим. Мистер Ирвинг, когда захочет, может быть очень смешным, а что касается комического дарования мисс Терри, то слова бессильны передать его! Лучше попробуй напрячь воображение и попытайся увидеть ее роль мысленным взором!
Думаю, что, дочитав до этого места, ты скажешь: «Письмо и без того достаточно длинное. Не пора ли вам кончить его, мистер Доджсон». Поэтому я заканчиваю. Наилучшие пожелания а vos soeurs{32} (надеюсь, что это — хороший французский).
Твой любящий друг Ч. Л. Д.
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд 30 апреля 1881 г.
Противный паук!
(Ты совершенно права. Неважно, как начинается письмо, как оно продолжается и даже как оно заканчивается. Нет ничего проще, чем написать холодное письмо, — гораздо легче, если это только возможно, чем написать теплое письмо. Например, как-то раз мне понадобилось обратиться к декану с письмом по поводу каких-то дел колледжа и я начал письмо так: «Невежественное существо!», а он был настолько глуп, что сделал вид, будто рассердился, и вздумал придираться к тому, будто письмо написано не по форме, а потом предложил проректору выгнать меня из университета, и все это по твоей вине!) Боюсь, что я не смогу прислать тебе драгоценный экземпляр пьесы{33}; мисс Терри только одолжила его мне и моей двоюродной сестре. Но смею думать, что я прихвачу этот экземпляр или его копию с собой в Истберн, и тогда в любой день, когда тебе случится заглянуть ко мне (а я надеюсь, что ты это непременно сделаешь!), пока ты будешь смотреть мои книги, разглядывать фотографии или фисгармонию, а я продолжать заниматься своими делами, приглядывая за тобой, чтобы ты ничего не натворила, тогда, говорю я, так и быть, я позволю тебе прочитать несколько строк одним глазом, если другой будет неотрывно взирать на меня с выражением глубокой благодарности. Что думает Амиатт о «Полковнике»? Один мой знакомый сказал, что это «совершеннейшая чепуха»!
