И не важно, что она о нем подумает.

Однако это было чертовски важно для него. И перспектива уехать и никогда больше не увидеть Виолу пугала Фердинанда.

Боже, он никогда не представлял, что может влюбиться, и никогда не хотел этого. Что за шутку сыграла с ним судьба, он влюбился в некогда знаменитую куртизанку!

Да еще как влюбился!

Пропади все пропадом!

Виола оставила на траве шаль и плед, но не чувствовала ночной прохлады, пока торопливо пробиралась среди деревьев по тропинке вдоль реки, пересекала лужайку и взбегала на террасу.

«Вы блестяще выиграли пари».

Она действительно выиграла его. Суть пари состояла в том, что она соблазнит его, но с ее стороны соблазнения не было. Хотя для него это выглядело именно так. Для него все произошедшее было не чем иным, как удовлетворением похоти. А чего она ожидала?

«Любовь моя», – прошептал он ей на ушко.

Ну и что? Такого рода чепуху часто шепчут удовлетворенные мужчины. Да, Салли Дьюк была права. Не важно, какие страстные заявления делает мужчина в постели, слияние для него просто физическое удовлетворение, женщина – только средство для получения удовольствия.

Войдя в дом, Виола сразу же направилась к помещению для слуг. Фердинанд собирался дать ей дарственную на «Сосновый бор» утром. Ее выигрыш, плата за услуги, которые она дважды оказала ему у реки. Отныне она будет обязана своим домом не графу Бамберу, а лорду Фердинанду Дадли, удовлетворенному клиенту.

Нет! Ни за что!

Она постучала в дверь комнаты Ханны и тихо открыла ее, надеясь, что не испугает свою горничную.

– Не бойся, – прошептала она, – это я.

Почти те же слова он произнес несколько часов назад, вспомнила Виола и поморщилась.

– Мисс Виола? – Ханна села на постели. – Что случилось? Что он сделал с вами?

– Ханна, – сказала она шепотом, – мы уезжаем. Оденься и собери свои вещи. Если подготовишься раньше меня, приходи помочь мне, но, пожалуйста, не шуми.

– Уезжаем? – переспросила Ханна. – Когда? Который сейчас час?

– Понятия не имею, – призналась Виола. – Час ночи?

Два? Пассажирский дилижанс проходит мимо деревни очень рано, и он не останавливается, если не видит пассажиров на обочине. Мы должны успеть на него.

– Но что случилось? – Ханна пристально смотрела на нее в темноте. – Он обидел вас? Он…

– Он не сделал ничего плохого, – ответила Виола, – но, Ханна, у нас нет времени на разговоры. Мы должны поймать дилижанс. Я не могу здесь больше оставаться. Возьмем с собой лишь то, что сможем унести в руках. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из слуг знал, что мы уезжаем.

Она покинула комнату прежде, чем Ханна успела задать новые вопросы, и поспешила в свою спальню. Никаких признаков его присутствия в доме. Возможно, он остался у реки.

Возможно, она так усладила его, что он снова уснул, с горечью подумала Виола.

Она не будет плакать. На этом свете не из-за чего проливать слезы, а особенно из-за ее собственного глупого сердца.

Удивительно, как быстро человек привязывается к новому месту, подумал Фердинанд. Он стоял у окна своей спальни, глядя на садик с вечнозелеными растениями, на лужайку и деревья за ней. За деревьями виднелся шпиль церкви в Треллике. Ему не хотелось уезжать.

Но его багаж был упакован, а сам он одет в костюм для верховой езды. Бентли только что побрил его. Пока он будет завтракать – хотя он был совсем не голоден, – его вещи уложат в карету и отправят в Лондон в сопровождении Бентли. Его конюх поедет следом на лошади Фердинанда. Сам же он будет править своим двухколесным экипажем.

Наверное, ему лучше уехать пораньше. Может быть, ей не захочется видеть его еще раз, и будет лучше, если и он больше не увидит ее. Но он обязан передать ей дарственную прямо в руки вместе с письмом, в котором говорилось, что в случае его смерти в ближайшие несколько дней все должны знать: он передал ей имение «Сосновый бор».

Ему нужно было объяснить Виоле, что даже если бы прошлой ночи и не было, он все равно отдал бы ей имение и уехал, чтобы никогда больше ее не тревожить.

Ему очень не хотелось уезжать.

Ему было больно сознавать, что он увидит ее в последний раз. Виола была его первой партнершей в постели, и он не мог представить себе, что сможет заняться этим с кем-нибудь после нее. Но Фердинанд сомневался, что не обманывает себя.

Он решительно отошел от окна и отправился завтракать.

Было раннее утро, но Виола, должно быть, была жаворонком. Он был разочарован, не застав ее в столовой. Фердинанд уже подготовился к встрече с ней. Он заранее продумал, как именно посмотрит на нее и что именно скажет.

Фердинанд заставил себя съесть два тоста и выпить чашку кофе. Он медленно принялся за вторую, но Виола так и не появилась. Возможно, она избегает его, подумал он. Несомненно, так и было. Может быть, ему лучше сразу же уехать? Но Фердинанд продолжал мерить шагами холл уже более получаса после того, как вышел из столовой. Его карета, слуги и багаж давно отправились в обратный путь.

Виола поздно легла. Был третий час ночи, когда он вернулся в дом вскоре после нее. Она, должно быть, еще не проснулась, а скорее всего нарочно не выходит из комнаты, пока он не уехал. Прошлой ночью Фердинанд сообщил ей, что сегодня уедет. Он оскорбил ее своей дурацкой шуткой, и она не собирается его прощать.

Пожалуй, не стоит больше ждать, решил он. Утро уже давно наступило, и уходит драгоценное время. Он направился в библиотеку, решив, что оставит дарственную и письмо на столе. Он знал, что Виола каждое утро просматривает там прибывшую корреспонденцию. Он попросит Джарви напомнить ей взглянуть на то, что он оставил.

На столе уже лежало письмо. Неужели утренняя почта прибыла так рано? Взяв в руки письмо, Фердинанд увидел, что оно адресовано ему, и узнал мелкий аккуратный почерк, которым велись бухгалтерские книги имения. В чем дело, черт побери?! Она не могла заставить себя встретиться с ним сегодня утром и вместо этого написала письмо?

Он вскрыл конверт.

«Вчера вечером в гостиной каждый из нас отдал победу другому, – читал он. – Сложилась неразрешимая ситуация. Наше пари было обречено. То, что случилось позже, не имеет никакого отношения к пари. „Сосновый бор“ – ваш. Я уезжаю».

Фердинанд подошел к двери.

– Джарви! – зарычал он. На этот раз дворецкий не топтался в, холле и появился очень быстро.

Наверное, все в доме услышали его крик. – Немедленно приведите сюда мисс Торнхилл.

Дворецкий направился к лестнице, ведущей наверх, но Фердинанд знал, что это было напрасно. Она не положила бы письмо на стол, отправляясь спать. Она положила его, как намеревался сделать он, перед тем, как покинуть дом.

– Постой! – закричал он, и дворецкий застыл на первой ступеньке. – Лучше найди ее горничную и позови Хардинга из конюшни. Нет, не надо. Я пойду туда и поговорю с ним сам. – Фердинанд не стал наблюдать за реакцией Джарви на такие сбивчивые и противоречивые указания, он заспешил в конюшню.

На каретном дворе не хватало лишь его собственной кареты. Все лошади были на месте, и конюх ничего не мог сказать по поводу мисс Виолы Торнхилл. Ничего не знал и молодой Эли. Черт побери! Если он не пропустил чего-то в ее письме – но как он мог пропустить, когда это было самое сжатое письмо, которое ему когда-либо доводилось читать, – оно не давало ключа, указывающего, куда она уехала. Она просто уехала, возможно, в Лондон.

– В Треллике останавливаются пассажирские кареты? – спросил Фердинанд.

– Раньше дилижанс подъезжал к «Голове кабана», милорд, – объяснил Хардинг, – но там садилось и выходило так мало пассажиров, что теперь он минует гостиницу и останавливается, чтобы высадить отдельных путешественников на главной дороге.

– Или подобрать людей, которые, случается, ждут на обочине.

– Так точно, милорд.

Черт побери все и всех!

Она ускользнула. Просочилась у него между пальцами.