Рассортирована хата была обычно: за столом восседали сытые паразиты, их полуголые торсы были покрыты бездарными наколками, выше, в самой духоте нар, ютились изможденные бытовики, а справа у толчка сидело несколько забитых петушков.

Стандартная картина камеры общего режима, где шпана пытается вести себя по воровским законам, извращая саму суть воровской идеологии. Амбал с волосатой грудью пробасил:

- Кто это к нам пришел? И где же он будет спать? Ты кто такой, мужичок?

Я не удостоил его ответом, а просто прошел к туалету, расстегнулся и начал мочиться. Потом пошел к столу.

С верхних нар на цементный пол упало серое полотенце. Начинающие уголовники пытались меня тестировать. Эта детская проверка заключалась в изучении моей реакции. Интеллигент обычно поднимает полотенце чисто механически и ему уготована роль шестерки, мужик просто перешагивает через него, а вор (как считали эти пионеры) вытирает о рушник ноги.

Я отпихнул полотенце в сторону и подошел к столу. Подошел и уставился на амбала, задавшего мне провокационные вопросы. Я смотрел на него остекленелым, безжизненным взглядом, лицо мое было совершенно неподвижно, как маска. Амбал некоторое время пытался выдержать мой взгляд. Я слышал, как в его тупой башке со скрипом ворочались шестерни, пытаясь совместить мое нестандартное поведение с привычными ему аксиомами. Наконец он отвел глаза и пробурчал:

- Чего надо то?

- Я долго буду ждать? - спросил я тихо.

- А чо надо то? - забеспокоился бугай.

- Ты что, сявка, не понял что ли? - прибавил я металла в голосе.

Создалось впечатление, что под этой грудой мяса разгорается небольшой костер. Он ерзал, подергивался. Не до конца понимая странное поведение новичка он, тем ни менее, шкурой ощущал опасность. К тому же - я на это и рассчитывал - ему хотелось уступить мне место. И это желание, противоречащее хулиганскому уставу хаты, смущало его больше всего.

- Да ты чё, мужик, я тебя чё - трогаю, что ли?

Ну вот, он уже оправдывался. Мне на миг стало его даже жалко. Куда уж этому безмозглому качку меряться с профессиональным зэком.

- Ты где, падла гнойная, мужика нашел? Мужики в деревне землю пашут, а мне что-либо тяжелей собственного члена врачи поднимать запрещают. Шлифуй базар, лярва жирная.

Амбал привстал. Он понимал, что должен как-то ответить на оскорбления, но в тюрьме он все же был впервые, про воровские законы знал понаслышке и боялся их нарушить. Примитивные люди больше всего боятся непонятного, а я был ему очень непонятен.

- Молодец, - сказал я с неожиданной после моей резкости теплотой, - соображаешь. Иди, сынок, посиди на шконке, папаша от ментов набегался, его ножкам покой нужен.

Теперь он начал понимать. Его лицо выразило облегчение, он уступил мне место и сказал:

- Чо ж ты сразу не сказал? Я же не лох, понимаю порядок.

- За что, батя? - подал голос молодой парнишка, сидящий во главе стола. Я вычислил его еще с порога и сознательно спустил полкана на амбала, понимая, что лидер никогда не станет доставать незнакомца сам, а поручит проверку кому-нибудь из своих подручных.

- Что, за что?

- Ну, повязали за что?

- Сто семнадцатая, - сказал я, иронически на него глядя.

117 статья - вещь неприятная. Тех, кто сидит за изнасилование, за мохнатый сейф, в тюрьме не любят. А, если выяснится, что жертвой была малолетка, насильник может сразу идти к параше, все равно его туда спровадят.

Лицо юноши дрогнуло. Он чувствовал подвох, но не мог понять в чем он заключается. Я не стал выдерживать слишком большую паузу. Люди по первой ходке не отличаются крепкими нервами, а драка в хате, как и любая разборка мне не была нужна.

- Изнасилование крупного рогатого скота, - продолжил я, улыбнувшись. И добавил тихонько: - Со смертельным исходом.

На секунду в камере наступила тишина. Потом грянул смех. Смеялись все, особенно заразительно смеялся сам спрашивающий. Он понимал, что я купил его, но купил беззлобно. К тому же ему было немного неловко - по воровским законам он не имел права задавать подобный вопрос.

Минут через пять смех утих, но тут амбал, который все это время недоуменно вертел головой, вдруг, переварил шутку и зареготал зычным басом. И камера вновь грохнула.

Я протянул парню руку:

- Верт. Хотя меня больше знают, как Адвоката. Чифирнуть организуй.

Знакомство с хатой состоялось и меня сейчас интересовали другие вопросы. Ведь я уже не был простым аферистом, я стал каким-то суперменом, по крайней мере - в глазах Седого, и он должен был отнестись ко мне серьезно. Я всей шкурой чувствовал, что не задержусь в тюряге. Единственное, чего мне стоило избегать - это кичманов: воры наверняка запустили ксиву о моей подставке во время побега. Так что на тюрьме меня могли кончить без суда и следствия. Будь я хотя бы в законе, тогда судили бы по правилам, на сходняке, но я же был волком-одиночкой.

Впрочем, в хате общего режима мне пока неприятности не грозили. Хоть я и не был в законе, но авторитет имел и никто, кроме самих воров, не имел права со мной расправиться. Поэтому я чифирнул с парнем и его корешами, забрал у очкарика с верхних нар книжку (оказался Л.Толстой) и завалился на почетное место на низу у окна, прикрывшись этой потрепанной классикой.

Я не пытался читать, горячка последнего дня еще не остыла в моей памяти. Я четко помнил, что мне в обед предстоит встреча с Паханом и что эта встреча может кончиться тем, что меня поставят на ножи. Еще я помнил, что надо выпустить собаку погулять. Она еще маленькая и всю ночь протерпеть не может, написает под кухонную плиту. И никак я не мог связать свое нахождение в камере с этими, предстоящими делами. А тут еще зек с соседней шконки начал скулить и лизать мне руку. Я открыл глаза. Кто-то настойчиво лизал мне руку, свесившуюся с кровати.

10

Меня убили, хоть я не родился, Как модно стало нынче убивать: Брать зернышко, в котором появился, И хладнокровно в писсуар бросать.

Я не родился, а меня убили, И раньше убивали много раз, Таблетками, уколами травили, Чтоб не открыл ни разу своих глаз.

Я не смогу родиться в этом веке. Я, даже, веки не смогу открыть. Какой-то непорядок в человеке, Который может запросто убить.

Не счесть всех трупов за одно столетье - Как быстро людоеды входят в раж, - Чтоб я не проявился в этом свете, Абортами берут на абордаж.

Зачем сливаться людям в наслажденье, Когда итог банален и уныл: То - не любовь, а просто - упражненье, Чтоб кто-то не рождался и не жил.

Чтоб не было на свете Паганини, Чтоб Моцарт не сыграл свой "Реквием", Чтобы никто не повторился в сыне, И дочерей чтоб не было совсем.

Как хорошо не нянчиться с младенцем, А в театре куклу к сердцу прижимать, Как хорошо жить логикой - не сердцем, И здравые поступки совершать.

Сибирский кедр в скалах прорастает, Поскольку уронил в скалу зерно, А человек зерном пренебрегает, Как будто бы отравлено оно.

Волчица за волчонка в схватку с тигром Способна без раздумия вступить, А человек играет в злые игры Под кодовым названием: "любить".

О, как легко рифмуется с любовью Еще не проявившаяся боль, Любовь ассоциируется с кровью, Но только это - секс, а не любовь.

Любить - убить: поганое созвучье, Любить - и жить: чудеснее звучит... А кто-то до рождения замучен, А кто-то никогда не зазвучит.

Оборванные звуки аритмичны, Оборванные струны - скрипки плач, Но наши судьбы более трагичны, Ведь наша мать - наш собственный палач.

Нас убивают, чтоб мы не родились, Абортами идут на абордаж, Ни разу мы на свет не появились, Мы в мире существуем, как мираж.

Убит за девять месяцев до жизни, Продуманно заранее убит...

А кто-то правит бал на смертной тризне; А кто-то на прием к врачу бежит.

11

Димедрольное похмелье, димедрольное вино,

Очень странное веселье мне судьбою суждено.

Очень странные виденья, очень сонная судьба,

Постоянные сомненья и схождение с ума.