Очнулся я от прикосновения к вискам чего-то холодного. С трудом разлепил веки, и сквозь густую и болезненную пелену похмелья едва различил Машу.

Она касалась моей головы ледяными ладонями, что-то речитативно произносила, но я не мог разобрать ни слова. Глаза болели, хотелось их снова закрыть, но какой-то непонятный страх удерживал меня от этого. Машино лицо медленно, словно проявляясь из-за призрачной пелены, стало приближаться ко мне. Затем лицо ее снова растворилось, остались отчетливыми только ее глаза, но со взглядом совершенно взрослой женщины - мудрой, многое понимающей. Поцелуй ее тоже был откровенно женским, но я чувствовал лишь бодрящую прохладу девчоночьих губ. Эта прохлада вдруг как-то внезапно разлилась по всему телу, и мне стало легко, спокойно, перестали болеть глаза, лопнули обручи, сжимавшие виски острой болью.

Я потянулся к странному лицу, мне очень захотелось еще раз испить исцеляющей прохлады ее губ и ладоней, но Маша отпрянула и по-матерински строго произнесла:

- Нельзя больше! Спи теперь!

Мне не хотелось спать, мне хотелось утвердить в теле эту ясность и легкость, но Машины ладони упреждающе стиснули мои виски:

- Спи, обязательно спи! Это хорошо - спать...

И я уснул!

Утром меня разбудил хозяин, смущенно предложил опохмелиться. Видно было, что ему неловко общаться со мной, его смущала моя свежесть после вчерашнего. Впрочем, меня она тоже смущала.

- Спасибо, я лучше кофе. - Я прошел в ванную, включил воду и вспомнил ночное происшествие. Если все приснилось, то почему нет похмелья? Я мылся и думал, думал и мылся, пока Маша не постучала и не спросила: не утонул ли я? Точь-в-точь, как я ее часто спрашивал. Приснилось, решил я, утираясь. Надо какую-то бабу найти, чтоб не чудилось разное.

Хозяин звонил в свое министерство. Он решил еще денек сачкануть от дел и, вроде, договорился. Он все же опохмелился и стал собираться с Машей на ВДНХ. Звали и меня, но я категорически отказался.

Из дома я ушел после них, долго бродил по улицам, пообедал в чебуречной, посмотрел какой-то индийский двухсерийный фильм и уже к вечеру очутился на Красной Пресне. Я пошел в сторону сахарной фабрики и наткнулся на маленькую церквушку, где толпился народ. Тихие голоса, благовонный запах ладана, купол свободного воздуха над головой, благочинная обстановка и слабый, но красивый голос священника. Я подошел к амвону почти вплотную и долго стоял, погруженый в себя.

У метро меня заинтересовала девушка в зеленом плаще - она стояла, откинув головку чуть назад, чутко смотрела по сторонам. Я подошел и спросил:

- Девушка, скажите, сколько времени, а то я в Москве впервые, да и как еще познакомиться, когда имени не знаешь?

Она улыбнулась и сказала просто:

- Я сегодня одна, похоже. Только не берите в голову разные глупости.

- Как я могу их взять и голову? Там уже от старых глупостей места нет, куда же новые брать. Есть хотите?

В ресторан она идти отказалась, видимо, посчитала свою одежду слишком скромной, но мы неплохо по ужинали и в шашлычной. Кормили там на редкость скверно, но Таня ела с завидным аппетитом, видимо, ее гипнотизировали все эти названия: сациви, шашлык на ребрышках, лобио, лаваш. Пила она тоже активно, быстро опьянела и сообщила, что живет в общежитии, что я ей нравлюсь, что учится в торговом техникуме. Я пригласил ее покататься по вечерней Москве, она с радостью согласилась, а в такси охотно отозвалась на поцелуй.

Я еще не назвал шоферу конкретного адреса, и он просто мотался по городу, поглядывая ехидно в зеркальце, а я наглел, лаская молодое тело и обдумывая, куда ее везти: за город или шофер поможет найти койку на ночь, когда машину тряхнуло.

- Подбросьте с ребенком, - прогудел мужской голос.

- Ты что же под колеса лезешь, не видишь, - занят! - заорал шофер.

- Девочке моей плохо! .

Я выглянул и увидел Демьяныча с Машей на руках. Сердце захолонуло:

- Что, что случилось?!

Я затаскивал их в машину, отнимал у него Машу, а он растерянно сопротивлялся.

- Заснула почему-то, - сказал он, - капризничала все, домой просилась, а потом села и идти не может.

- Что за чушь! - Я приподнял ей головку, потер щечки, дунул в лицо.

Маша открыла глаза:

- Я спала, да? Ты почему ушел? Ты не уходи, ладно?

Она снова закрыла глаза и всю дорогу тихо посапывала, может, спала. У дома легко вышла из машины, притопнула. Я попросил водителя подбросить молчавшую, как рыба, девушку до дома, дал ему деньги и пошел в подъезд. Маша обложила меня нежностью со всех сторон, мне грозило преображение в крупного ангела...

Прошло несколько дней. Счастливый отец уехал в Красноярск. Он хотел забрать Машу, но я убедил его повременить, так как резкая перемена климата и обстановка могут быть для нее неблагоприятными. Он оставил мне пачку денег и "пригрозил" выслать еще. Он даже помолодел. Неплохой, наверное, был он человек, счастливый своим незнанием себя самого, дочки, меня.

Осень продолжалась, деньги опять были. Мы с Машей надумали поехать на юг, покупаться в морях-океанах. Но тут я заболел.

Началась моя болезнь с того, что под вечер сильно распухло горло. Утром поднялась температура, глотать я не мог, все тело разламывалось.

Маша напоила меня чаем с малиной, укутала в одеяло и пошла в аптеку. Я пытался читать, но буквы сливались, глаза болели и слезились. Потом меня начали раскачивать какие-то качели: взад-вперед, взад-вперед, сознание уплывало, тело растворялось, руки стали большие и ватные,а в голове стучал деревянный колокол. Температура к вечеру немного спала. Маша сменила мне пропотевшие простыни, пыталась покормить... Приезжала неотложка. Они хотели забрать меня с собой, но Маша подняла шум, они заколебались и пообещали приехать утром.

А у меня начался бред. Мне чудилось, что комната накренилась и в нее упала огромная змея. Толчки, толчки, комната раскачивается, я вижу ее сверху, будто огромную коробку, и вот я уже лечу в эту коробку, а змея раззевает пасть.

Потом провал и новые видения. Я плыву по течению, река чистая, дно видать в желтом песочке, лодку несет кормой вперед, чуть покачивает и причаливает к песчаной косе под обрывом. Я лезу на этот обрыв, соскальзывая по глинистой стенке, забираюсь все же, но не сам, а уже держась за поводок большой собаки. Тут у меня на плечах оказывается лодка, в которой я плыл, я несу ее к избушке, вношу в сени и застреваю там вместе с лодкой. Навстречу бросается собака, лижет мне лицо, повизгивает...

Тут я очнулся, но повизгивание не прекратилось. Я с трудом поднял голову и увидел, что Маша лежит на своей кроватке и горько всхлипывает.

- Ну, Маша, перестань же... - я попытался сесть, спустил ноги, но меня так качнуло, что я откинулся на подушку и замолчал.

Да и что было говорить? Все глупо началось и глупо кончилось.

- Ага, - бубнила Маша- сквозь слезы, - ты уйдешь, я знаю.

- Ну и что? - я все же привстал. - Ну и что же Машенька, ты главное, верь и жди. Тебе будет хорошо - мне будет хорошо. Я, может, вернусь, лишь бы ты ждала.

Маша подошла ко мне. Глаза ее были глубокими, слезы исчезли.

- Хочешь остаться?

Она сказала это так, что я почувствовал: скажи я "хочу" - произойдет чудо.

- Не знаю... - сказал я робко.

Маша отвернулась и вышла из комнаты. Я вытянулся, закрыл глаза и стал чего-то ждать.

Это мне казалось, что я жду. Сознание стало зыбким, вновь вспорхнула какая-то зловещая ночная птица, задела меня влажным крылом. И я провалился в бесконечность небытия.

9

...Идиотский сон снился мне. И так ясно снился, в красках. Будто привычно грюмкнули двери за моей спиной и я оказался в камере. Кондиционер в следственном изоляторе предусмотрен, естественно, не был - клубы спертого жаркого воздуха буквально ударили меня в лицо, как некий кулак, пахнущий потом и нечистотами.

Камера была большая, но казалась маленькой, так как была переполнена подследственными. Я сознательно не сказал на предварительном допросе, что был судим, надеясь поживиться у первоходочников. И они смотрели сейчас на меня жадными глазами, уверенные в том, что новичок даст им возможность повеселиться.