- Ты мой брат, - сказала Маша. Она стояла в прихожей, смотрела, как я чертыхаюсь. - Ты мой брат, наверное. На!

Она протянула мне на ладошке пачку "Примы".

- Спасибо, - буркнул я, - вы очень предупредительны, сестренка.

Странная двойственность беспокоила меня в последнее время. Я уже не сомневался, что в тощей девчонке кроются целые мироздаиия, что форма ее - частность, скафандр, что и не человек она. Но девчонка вела себя опять, как все дети, и не помнила ни о волке, ни о прыжке из машины. Ресторан, прогулки на такси, полковник - все это помнила, а больше - ничего. Она совсем оттаяла, охотно играла с ребятами во дворе, прибегала голодная, со свежими царапинами на коленках. Вечером заставляла меня читать вслух ее любимые книжки, охотно капризничала, будто отводила душу за прежние ограничения, стала невозможной сладкоежкой, в общем, наверстывала детство, засушенное болезнью.

Впрочем, порой я не усматривал никакой фантастики в ее поступках. В свое время я насмотрелся в дурдоме всякого. Возможности человека необъятны, а психи творят чудеса почище йогов. Помню мальчика, который не знал усталости. Скажешь ему, чтоб отжимался, - отжимается от пола сто, двести раз подряд, потом потрогаешь мышцы - не напряжены, да и дыхание ровное. Видел больного, не чувствующего боли. Он мог положить руку на раскаленную плиту и только по запаху горелого мяса узнать об этом. В остальном он был совершенно нормален. В армии мой товарищ поднял полутонный сейф, упавший ему на ногу...

Сложнее было с волком. Может, она просто была в телепатической, мысленной связи с этим дряхлым волком, и он постоянно давил на ее сознание. Смерть прервала эту связь, освободила ее мозг.

Контакт с девчонкой не проходил для меня бесследно. Я был в постоянном напряжении и в то же время как-то размяк, "одомашился", не думал о том, что деньги летят слишком быстро, а новых взять негде, о том, что меня наверняка ищут и менты, и воры, и тот Седой... Да и о новом паспорте перестал заботиться, только лишь переклеил фотографию на на паспорте Демьяныча. А печать не навел новую. Грошь цена такому паспорту. А, ведь, по нему я мог продать или обменять трехкомнатную квартиру. Квартира в неплохом районе Москвы стоит порядочно.

Я чувствовал, как спадает с меня шелуха уголовщины, обнажая не сгнившее еще ядро мечтательного мальчишки, которому не суждено стать взрослым даже в облике матерого афериста. Полоса отчуждения лежала между мной и обществом всегда, но сейчас в океане одиночества нашелся эфемерный островок, где я становился самим собой.

Изменились даже речь, повадки, сон перестал быть только необходимостью, но стал и удовольствием, книги опять заставляли переживать.

Мне не было скучно в этом микромире, где были только я, она и выдумки писателей. Но вся эта идиллия уводила меня к пропасти. И в душе я тосковал по замкнутой ясности следственных камер.

И тут приехал хозяин. Вырвался на денек-другой, совместил служебное с личным.

Я как раз сибаритствовал на диване с томиком Фенимора Купера, крестного отца моего идиотского прозвища, когда он открыл дверь своим ключом.

- Где Маша? - спросил он, едва поздоровавшись.

- Во дворе играет.

- Как играет? Одна!?

- Почему одна? С ребятами.

Он был поражен:

- Что вы мне тут говорите ерунду. Она не умеет играть с людьми...

Он нервно закурил.

Хлопнула дверь, в комнату ворвалась Маша.

- Дай десять тысяч, мы на видики сходим.

- Поздоровайся, - упрекнул я.

- Здравствуйте, дядя, - обернулась она, - вы извините, меня ждут ребята... Ой, папа!

Я ушел на кухню.

...А вечером он удивительно быстро опьянел, тыкал в шпроты вилкой и плакался, хая жену, потом вскидывался, кричал восторженно:

- Нет, не может быть, я наверное, сплю, я же сам ее к врачам водил лучшим, она же дикой росла, с отклонениями.

Приходила Маша, он лез к ней с неумелыми ласками, Маша терпеливо говорила:

- Папа, ты сегодня пьяный. Я лучше пойду, у меня там книжка недочитанная.

- Не признает отца, не радуется его приезду,- он обращался ко мне, оставляя за мной старшинство в собственном доме.

Haконец он угомонился, лег спать. Я прибрал стол, заварил чай. На кухню зашла Маша, молча забралась ко мне на колени.

- Он скоро уедет, да? Ты сделай так, чтобы он поскорее уехал...

- Маша! - укоризненно посмотрел я на нее и пересадил на табурет. - Ведь он твой отец, как ты можешь так говорить? Он любит твою мать, любит, по-своему, тебя. Ты должна понять его, пожалеть иногда... А сейчас он в командировке, через несколько дней уедет. Ты уж не обижай его, ладно?

Утром этот большой, неуверенный в себе человек вдруг заявил:

- Не поеду сегодня в контору, проведем весь день вместе!

Произнося это, он обращался к дочери, а смотрел на меня. И мне ничего не оставалось, кроме как сказать:

- Конечно, погуляйте с Машей... Ты, Маша, надень синий костюм, на улице прохладно. А я полежу, почитаю. Что-то ревматизм прихватил.

Выпроводив их, я врезал стакан коньяку и уехал в Домодедово.

Толчея аэропорта успокоила меня. Я бродил по залу ожидания, наметанным глазом определяя своих возможных клиентов, затем посидел в буфете, съел порцию шампионьонов и ломтик ветчины, выпил банку пива. Делать больше здесь было нечего... Дома было тихо и скучно. Я слил остатки коньяка в стакан, залпом проглотил, закусывать не стал. Подумал, что так недолго и в запой уйти. В это время хлопнула входная дверь, в прихожке загалдели, засмеялись. Маша, забежав ко мне в комнату, встревоженно замерла:

- Пригорюнился? Зачем пригорюнился? Ты не болеешь больше?

В проем дверей просунулся папаша. Он был уже заметно под шафе:

- Как вы себя чувствуете? Мы тут накупили всякой всячины, решили дома поужинать... Я хотел в цирк, а она - домой, домой. Ох, ревную!

И опять потянулся скучный вечер с застольем, беспорядочной едой и питьем, откуда-то возникли соседи, называли меня чародеем, на Машу глазели, как на диковинный экспонат. Она насупилась, и я увел ее спать.

- Ты почитай мне, ладно? - попросила она.

- Сперва вымой ноги холодной водой, переоденься в пижаму, потом позовешь...

Пока мы разговаривали, все смотрели на нас с умилением, что ужасно меня раздражало. Может, я в зонах только об этом и мечтал, что когда-нибудь и кому-нибудь придется советовать вымыть ноги перед сном и именно холодной водой. И еще рассказывать сказки про царевну и драконов.

И в этот вечер фантазия ударила из моих уст, хрустальным фонтаном. Я всегда умел сочинять разные байки, но выдумывать сказки экспромтом - это было со мной впервые. Я мгновенно симпровизировал принца с авантюристскими замашками, одел его в темно-зеленый облегающий костюм с искоркой и отпустил на поиски приключений. Целью, к которой устремился мой принц, был заброшенный замок на краю земли.

Там происходят всякие чудеса, а какие именно - никто не знает. И никто оттуда не возвращается.

Мой принц мужественно одолел трехголового дракона, пересек озеро с мертвой водой, смел на пути к цели стаю кикимор во главе с лешим, добрался до замка, прошел сквозь анфиладу комнат со всякими страшилками, а в самой последней - узрел свой собственный облик в большом зеркале. Отражение так сильно потрясло его, что принц впал в меланхолию и вообще перестал куда-либо и к чему-либо стремиться. Так до сих пор и живет он около этого замка и разводит кроликов, чтобы не умереть с голоду.

Когда я закончил сказку, Маша шевельнулась, Bысунув подбородок из-под одеяла, с минуту полежала молчала, тихая, посерьезневшая, затем произнесла почти с материнской интонацией:

- Ты не беспокойся, все будет хорошо, я знаю.

Я посмотрел на нее потрясенно, а Маша, повернув голову чуть набок, сонно прикрыла глаза.

Я вышел на кухню к гостям и стал с ними пить много и до мерзости жадно. Пьянел и понимал, что давно хотел этого - нажраться до одури. Движения собутыльников, обрывки их разговоров едва доходили до моего внимания и сознания, а потом и вовсе слились в беспрерывный и неясный шум...