... В ту же минуту нарастающий гул послышался с другой стороны. Мы с Сизовым посмотрели туда. Над лесом, что был недалеко от нас, показалась армада бомбардировщиков. Вот они начали стремительно снижаться, и в утренней тишине загрохотали взрывы. Я знал, что в том лесу находился летний лагерь частей 81-й мотострелковой дивизии нашего корпуса. Сумели ли командиры вывести из лагеря личный состав и технику, не застал ли пх налет вражеской авиации в палатках? Позднее я узнал, что бомбовый удар не достиг цели: вечером 21 июня части 81-й мотострелковой дивизии были подняты по тревоге и выведены в другой район. Утром 22 июня они вступили в бой... "
Комментарии, как говорится, излишни. Была телеграмма или нет, это, в общем-то, не имеет сегодня того значения, которое ему придаётся. Важно то, что, начиная с 18 июня 1941 года, части Красной Армии западных приграничных военных округов приводятся в полную боевую готовность встретить нападение Германии. Масштаб и одновременность этих действий указывают на то, что происходило это централизованно, по сигналу из Москвы. Одновременно с этим, сами условия, сама обстановка того времени, заставлявшая Тимошенко и Жукова всё время одёргивать командиров на местах от излишней торопливости, показывают, что отдать такой приказ не мог никто, кроме Сталина. Установившего, надо полагать, определённые рамки, за которые переступать преждевременно.
Собственно, это и объясняет причину того, что документы о приведении войск в боевую готовность накануне войны почему-то "не сохранились". Та история, которая писалась под утверждение, что "Сталин не верил в войну с Германией" начала создаваться не сегодня. И не вчера. Существование документов, не подтверждающих этого, было тогда на государственном уровне признано нецелесообразным. Вспомните, кстати, те обрывки, которые были найдены в Центральном архиве Министерства обороны по поводу проведения оперативно-стратегической игры в Генштабе в мае 1941 года.
Кампания уничтожения архивных документов, состоявшаяся после смерти Сталина, когда верхушка партийно-государственной номенклатуры старалась спрятать своё собственное активное участие в репрессиях 30-х годов, коснулась, похоже, и документов о подготовке к войне.
Причём не подготовки к нападению СССР на Германию, как может сразу же встрепенуться кто-то из почитателей многочисленных талантов В.Резуна. Люди, знакомые с документами той эпохи предметно, державшие их, попросту говоря, в руках, знают, что при Сталине документы не уничтожались, ну, может быть, кроме самых бросовых бумаг, срок хранения которым был определён ничтожный. Всё остальное прилежно хранилось. По той простой причине, что ни он, ни его соратники совершённого собой не стыдились, а потому уничтожать документы своей эпохи им не было нужды. Поскольку свои деяния, которые впоследствии были признаны их последователями преступлениями, сами они таковыми не считали. А считали инструментами политической борьбы, вполне для того времени и той обстановки уместными и правильными. Секретили эти документы самым масштабным образом, это да, это верно. Но не уничтожали.
Уничтожители пришли потом, после них. Под их руку вполне естественно должны были попасть и документы, само существование которых не совмещалось с политически правильными установками о том, что "Сталин верил Гитлеру". Особенно много по этой теме вопросов вызывает период, когда министром обороны был верный соратник Н.С. Хрущёва Маршал Советского Союза Г.К. Жуков.
Но это уже дела более поздних дней. Вернёмся в июнь 1941 года. Лихорадочное состояние, в котором находились в самые последние дни перед войной руководители Красной Армии, накладывало, конечно, свой отпечаток и на порядок прохождения документов.
Кроме того, важное значение имеет ещё и такое соображение. В обычных условиях существование каких-то директивных документов, спущенных сверху, обычно легко проследить по документам нижестоящих органов, которые создавали уже они. Опираясь на эти директивные документы. Во исполнение этих директивных документов. Поэтому следы этих директив обычно остаются, даже если мы не найдём эту самую директиву центра.
В данном случае ситуация другая. Мы уже видели, что в процессе выполнения указаний, явно указывающих на подготовку к войне, командованием применялось требование запрета отдачи письменных приказов и перехода на управление путём устных приказов и распоряжений.
Этому ничуть не противоречат и утверждения, явные или полускрытые, о полной автономности от Москвы предпринимаемых в округах мероприятий.
"1941 год. Уроки и выводы".
"...Некоторые мероприятия по развертыванию и повышению боевой готовности пытались на свой страх и риск проводить командиры и штабы непосредственно в войсках. Так, начиная с середины июня в ряде соединений были выданы боеприпасы, отменены отпуска личному составу, велось строительство командных пунктов соединений{133}. В Одесском военном округе вооружение, боевая техника и имущество неприкосновенного запаса приводилось в состояние, готовое к немедленному действию. Штабы округов отдали указания командирам соединений и частей по отработке 'Плана-инструкции по подъему войск по боевой тревоге'. В Киевском особом военном округе было принято решение переместить запасы дизельного топлива в тыловые районы округа и приблизить уровень боевой готовности войск второго эшелона к показателям войск прикрытия.
Командующий Прибалтийским особым военным округом в приказе от 15 июня требовал выполнения мероприятий по рассредоточению авиации, максимальному повышению боевой готовности частей и соединений. 18 июня Военный совет ПрибОВО отдал приказ о приведении в боевую готовность театра военных действий{134}.
К сожалению, эти важные и неотложные мероприятия по ряду причин к началу войны осуществить полностью не удалось. Выполнение многих из них запрещалось вышестоящим командованием. В целом же командование округов активно участвовало в повышении боевой готовности подчиненных войск, однако в ряде случаев их действия носили частный характер, проводились с большим опозданием и потому не были доведены до конца.
Следует иметь в виду, что, говоря о запаздывании, исходят из известной даты начала агрессии - 22 июня 1941 г. В реальной же обстановке того времени командиры соединений и командующие армиями и войсками округов исходили из других сроков сосредоточения и развертывания войск, подготовки фронтов, огневых позиций артиллерии, маскировки аэродромов, складов и т.д. Считалось, что нападение противника может произойти не ранее первой половины июля. В связи с таким несовпадением сроков трудно было достигнуть главной цели проводимых мероприятий - [88] своевременно привести в полную боевую готовность первый эшелон приграничных военных округов, осуществить их оперативное развертывание согласно планам прикрытия. Кроме несовпадения сроков тормозила приведение войск в полную боевую готовность боязнь спровоцировать преждевременное выступление немецких войск..."
Совершенно верно здесь отмечено, что некоторые мероприятия по развертыванию и повышению боевой готовности пытались проводить командиры и штабы непосредственно в войсках. Это так.
Но вот то обстоятельство, что меры эти предпринимались в рамках отданных из Москвы распоряжений, об этом в шестидесятые годы было принято стыдливо умалчивать. Тем более, что многие из этих мер могли быть приняты командирами на местах вполне в пределах имевшихся у них полномочий. И требование к армии быть в состоянии отразить любой удар без особых указаний сверху никто не отменял.
