Чтобы не замарать платья, Леночка надела во время стряпни белый передник с узенькой красной вышивкой и ленточками вместо завязок. На платье все-таки попало несколько жирных пятен, а листочек зеленого салата запутался в волосах, но передник был Леночке к лицу, и потому она, покончив с приготовлением сложного блюда, как будто нечаянно вышла в переднике и в столовую.

Студент увидел ее всю раскрасневшуюся, с высоко подобранными рукавчиками, обнажавшими тоненькие, едва сформировавшиеся руки. Леночка остановилась на пороге, но студент пошел к ней навстречу. И, так как начальник был в это время занят набивкой папирос, смело нагнулся и поцеловал Леночку в обнаженную руку, у локтя. Леночка покраснела еще больше и отступила назад, но не рассердилась, потому что прикосновение мягких усов и горячих губ было так же приятно, как и вообще все присутствие студента в этой комнате.

— Ага, вот и ты, Леночка! — сказал начальник, наладив испортившуюся было машинку для набивки. — Готово? Пожалуй, пора и ужинать?

— Еще немножечко, папа. Минут через десять.

Когда Леночка исчезла, начальник продолжал, понизив голос, только что прерванный разговор. Говорил сморщившись и часто причмокивал губами.

— Вы не можете себе представить, какие тяжелые следы оставляет все это на нервной организации... Вот, я вам рассказывал уже, как все это было в последний раз, когда вызвался один доброволец. Ну, когда все идет хорошо и гладко, то еще туда-сюда... Можно вытерпеть. Это ведь тоже надо делать умеючи. Потому хорошие специалисты и ценятся. Например, если петля завязана неправильно и плохо затягивает, то полное удушение может не наступить очень долго. Висит, понимаете, и извивается, как червяк. Приходится тянут за ноги, рвать шейные позвонки. Нет, ужасная гадость! У меня, слава Богу, теперь осталось уже немного и с этим разом все будет покончено... Буду надеяться, что надолго... Хотя, пожалуй, скоро будут и еще... Хотите папиросу? Только табак неважный, предупреждаю.

Студент деловито затянулся папиросой, выпустил длинную струйку дыма. Очень хотелось быть с начальником в хороших отношениях и сказать ему что-нибудь приятное.

— Прекрасный табак... А относительно того, что вы говорили... В самом деле... Я вполне вам сочувствую!

— Даже с дочерью однажды вышла неприятность. Она такая хорошая девочка, добрая. Тузик недавно объелся и захворал, так она почти целую ночь не спала, все за ним ухаживала. Конечно, для ее чувства особенно тяжелы такие события. И я бы, знаете, запретил печатать такие сведения в газетах.

Студент не противоречил. Неопределенно кивнул головой и еще раз затянулся папиросой. Светло и уютно было в гостиной, и так удобно сиделось в мягком кресле, и даже олеография на стене, изображавшая вылинявших и пожелтевших бояр в бутафорских костюмах, казалась сейчас совсем свеженькой и интересной. После неприветливых холостых комнат, кухмистерских обедов, безалаберной одинокой жизни, хотелось уже и самому хотя бы такого же простенького, но светлого уюта, хотелось так же сидеть в домашней тужурке, при свете высокой лампы с матерчатым абажуром и, в ожидании ужина, набивать папиросы усовершенствованной машинкой.

В соседней комнате брякали ножи, звенели тарелки, испуганным громким шепотом говорила горничная:

— Никак, барышня, пробочника на сыщу, красное-то ототкнуть...

И студент испытывал особенно острое довольство, раздумывая о том, что годы ученья подходят к концу, что впереди, по-видимому, все так ясно и определенно, и длинная цепь предстоящих лет раскрывается впереди, как бесконечная вереница залитых светом, прекрасно убранных комнат. Хорошо будет идти этой вереницей, идти все вперед, с каждым шагом открывая новые цели и новые радости.

Конечно, идти не одному. Все будет бесконечно лучше, красивее, чем у какого-нибудь тюремного начальника, но похоже. А в соседней комнате будет хлопотать по хозяйству та же самая девушка, но еще похорошевшая, развернувшаяся в пышную женщину.

— Прекрасный табак! — повторил студент и подумал: «Все-таки, он бестактен немножко, этот старичок. Заметно, что слишком долго прожил в своей берлоге. Ну, какое мне дело до его службы, до его неприятностей, до этих...»

Начальник кончил набивать целую коробку папирос, стряхнул с колен рассыпанный табак и вопросительно посмотрел в сторону столовой.

— Леночка, скоро? Право же перекусить хочется!

Начальнику, собственно, совсем не хотелось есть, и он вообще избегал ужинать, но за столом как-то лучше всегда клеится беседа: нет необходимости заниматься одними разговорами, если есть еще закуска и выпивка. Кроме того, там Леночка. Может быть, ей еще слишком рано сходиться близко с молодыми людьми, но теперь уже дело начато и переделывать его поздно.

Вот посидят час — другой за ужином, проведут время. Потом студент уйдет домой. Леночка, конечно, устала после всех своих хлопот и сейчас же ляжет спать. Наверное, уснет крепко. Нужно будет посмотреть потом, чтобы двери из ее комнаты в столовую были хорошо заперты. Тогда не слышно, если кто проходит через прихожую.

В кабинете у начальника лежит с раннего утра присланная из города бумага, и соответственно приказаниям, изложенным в этой бумаге, начальник уже сделал некоторые распоряжения. Так что даже хорошо, что придется ужинать, хотя это и отзывается на сердце. Все равно, спать нельзя.

Леночка, разумеется, ничего не знает. Скажет ей потом, когда все уже можно будет узнать и из тех же газет. Все теперь хорошо предусмотрено и времени потребуется совсем немного: какой-нибудь час, полтора. Она ничего не заметит.

— Можно идти, Леночка?

Но вот и она сама, уже без передника, и нет зеленого листика в волосах. Должно быть, успела побывать перед зеркалом. Студент улыбается. Ведь это ради него ей хочется быть красивой.

Пошли в столовую. Начальник немного отстал, потому что слишком быстро поднялся со своего места, и сердце начало делать перебои. Что-то будет завтра утром, после бессонной, хлопотливой ночи. Может быть, и не дожить даже.

Вчера вечером, тайком от дочери, начальник побывал у врача. Тот сначала пошутил было насчет сидячей жизни и маленьких холостяцких развлечений, но, выслушав пациента и подробно расспросив о симптомах болезни, сделался серьезен. С начальником он был знаком давно и иногда даже играл с ним в карты по маленькой, встречаясь у общих знакомых. Привычными иероглифами написал несколько рецептов, посоветовал бросить куренье.

— Пробовал: не могу! — сознался начальник. — Очень уж привычка въелась.

— А жить, поди, тоже привыкли? Помирать не хочется? Во всяком случае, дымите поскромнее: не больше десятка в день. Это вам не фунт изюму! Болезнь серьезная, а из первой молодости вы уже вышли. Надо беречься! Напитков тоже, кроме минеральной воды, которую я прописал, ни Боже мой.

Начальник грустно вздохнул. Не хотелось обострять болезнь, но и слишком трудно было отказаться от привычных, милых мелочей, которые скрашивают жизнь. Сказал жалобно, как ребенок, выпрашивающий у матери новую игрушку.

— Иногда, может быть... Рюмочку, другую... Не повредит, я думаю?

— Обязательно повредит. Но, конечно, в особо торжественных случаях... Например, когда будете дочь замуж отдавать, разрешаю бокал замороженного.

— Что уж там — замуж! Она и не собирается еще. Огорчили вы меня. Не знаю теперь, и доживу ли...

— Очень-то не огорчайтесь! Напугать вас всегда надо, а то вы и лечиться не будете. Но тем не менее, при известной осторожности, можно с вашей болезнью и двадцать лет прожить. Хватит с вас, не Мафусаилу же конкуренцию делать.

Пока доктор пугал и делал серьезное лицо, не верилось, что дело так уж плохо. А все эти плоские, привычные шутки выходили как-то гораздо страшнее. Начальник поскорее сунул на стол доктору, сверх заранее приготовленного гонорара, еще один рубль и поехал домой. По дороге завез в аптеку рецепты. Там вдруг поверил, что может еще вылечиться, всю ночь хорошо спал, а на утро проснулся, чувствуя себя почти здоровым. На смену жуткого и темного отчаяния пришла надежда.