– Оле‑ег! – повелительно позвал Юра, преграждая ему дорогу.

И тут что‑то с напором ворвалось в меня. Почти физически ворвалось, словно вспарывая по швам кожаный мешок. Все потухло, почернело, и только невероятное чувство неожиданно нахлынувшей свободы заглушило возникший было внезапный страх.

– Эй, ребята, а пёс‑то умер! – раздался голос Зинченко.

Сначала я не поняла, что случилось, где я теперь, почему голоса переместились куда‑то в сторону от меня…

Но вот же, вот она, поляна. Люди, толпящиеся вокруг лежащей на земле крупной каштаново‑рыжей собаки. Вот и я, бестелесная, невидимая, легко и незаметно приближаюсь к ним. Все на месте, только ничто и никто не сковывает меня…

Валерий сделал все, что нужно было сделать. Все‑таки он молодец! Вырвал меня из собачьей шкуры, теперь я свободна.

«Мне жаль, что до этого дошло,» – отозвался вдруг Извеков.

«Спасибо тебе. Все это было бы совершенно ненужным потрясением для них…»

«Наплевать мне на них!» – возразил Валерий и замолчал. Но я чувствовала его незримое присутствие. Он не порвал контакт, он вместе со мной следил за событиями.

Собака была неподвижна. Её трепали, переворачивали, ерошили густую шерсть. Аниров помогал Зинченко, и было видно, что оба они в недоумении.

– Все‑таки попробуем ещё раз серебро, – приказал Аниров. – Олег, дай твой медальон.

– Идите вы все к чёрту, – глухо отозвался Олег. Он опустился рядом с Зинченко, приподнял собачью голову.

– Господи, – вырвалось у Анирова. Глаза собаки съёживались, как резиновые шарики, выпускающие воздух через микроскопические дырочки. Через несколько секунд Зинченко с возгласом, в котором смешались удивление и ужас, поднял за волоски отслоившийся склизкий клочок шкуры. Труп собаки на глазах превратился в бесформенную кучу гниющей грязи, из которой торчали рыжие клочки шерсти.

– Немедленно закопать, – распорядился Аниров. – Самойлов и Хромчук! Остальные по местам. Никакого обмена мнениями с другими постами!

Люди потянулись по своим делам. Зинченко, отойдя в сторону и присев на корточки, старательно вытирал руки о влажную траву. Олег ни на шаг не сдвинулся, глядя, как двое парней принимаются за рытьё могилы.

Мысль о том, что это моя могила, моя собственная, привела меня в состояние, близкое к буйному веселью. Наверное, это была своеобразная истерика. Ну кто бы мог подумать, что яма, в которую сбросят мгновенно издохшего и сгнившего оборотня, на самом деле – моя могила?!

Хотя, я ошибалась, считая, что никто не мог такое подумать. По лицу Олега было видно, что он думает именно об этом. Но радость и облегчение, наступившие после моей окончательной смерти, навеяли мне такую эйфорию, что я даже не могла сразу оценить, в каком состоянии мои друзья. Пока я только знала, что предотвратила дальнейшее развитие событий, которые не имели права происходить.

Зинченко закончил вытираться и подошёл к ребятам.

– Чертовщина какая‑то, – проворчал он и кивнул на Олега. – А с Середой что ещё опять случилось?

– Сам не пойму. Он что‑то увидел у этой собаки.

– Он просто посмотрел ей в глаза, – пожал плечами Зинченко.

– В глаза? А что глаза? – переспросил Юра.

– Ты разве не видел?

– У этой не видел. Я просто знаю, что они человеческие. Но мне сзади не было их видно так, как вам…

– Обычные глаза. Самые банальные. Темно‑серые. С жёлтыми пятнышками вокруг зрачка… Орешин, что с тобой?!

– Ничего, – Юра, лица которого я не видела, медленно побрёл к Олегу.

Зинченко, заколебавшись, идти следом или нет, остался на месте. Вряд ли он что‑нибудь понял, но он был достаточно чутким, чтобы оставить друзей в покое.

– Пойдём отсюда, Олежка, – Юра тронул Олега за локоть. Я ожидала взрывной реакции, но Олег спокойно возразил:

– Разве ты не понимаешь, что произошло?..

– У многих сотен миллионов мужчин и женщин серые глаза.

– Это пустая отговорка, старик, – Олег повернулся к Юре и взглянул ему в лицо. – Мне ли не знать ЭТИ глаза… И не говори, что я свихнулся. Я сейчас, как никогда, в своём уме.

– И все же, ты МОГ ошибиться. Я ХОЧУ, чтобы ты ошибался.

– Оборотни Извекова ходят стаей. А этот был здесь один и прятался, подслушивая нас…

– Олежка, дружище, пожалуйста… Зачем ты?..

– А затем, – Олег стиснул плечи друга и, встряхнув его, чётко и спокойно произнёс: – Ей было плохо, и она пришла к нам с тобой. А мы отловили её и пытали своими руками. И убили. Понимаешь, что мы с тобой сделали?

Юра закрыл глаза. Было видно, как дрожат его челюсти, стиснутые в судорожном напряжении.

Единственное, чего мне хотелось в эту минуту: объяснить все ребятам, чтобы не мучились они бессмысленным сознанием вины. Тем более, что никто, кроме меня, не виноват в том, что они снова переживают такую муку. Но увы, я никак не могла это сделать.

Самойлов и Хромчук, молча копавшие в двух шагах от ребят, остановили работу и переглянулись, глядя на странную сцену. Затем один из них что‑то шепнул другому и, воткнув в землю лопату, поспешно пошёл к машине.

«Извеков!»

«Да? Тебе опять нужен подонок Извеков.» – горько отметил Валерий.

«Как мне теперь быть? Я не хочу больше этого видеть.»

«Ты капризничаешь. Хочу, не хочу, могу, не могу. Я не бог. Я не могу воскресить Екатерину Орешину. Никто не просил тебя приходить сюда. Ты сама заставила их страдать, теперь некого винить в этом.»

«Валерий! Не может быть, чтобы все так осталось!»

«Прости меня. Я очень зол. Но я не хочу больше удерживать тебя. Ты ещё можешь быть счастливой. Ты даже не представляешь, куда ты сейчас попадёшь… Это красивый спокойный мир, почти точная копия нашего мира. Все узнаваемо, все, что тебе дорого, снова будет с тобой. Даже больше, чем ты можешь себе пожелать…»

Неожиданно прорвавшийся у Валерия поток красноречия вызвал во мне отчаянный протест. О каком красивом мире и покое можно говорить, когда все так тяжело и отвратительно…

«О чём ты, Извеков? Предел моих мечтаний – суметь когда‑нибудь заплакать.»

«Бедная девочка… Это так просто. Прости, что не сделал этого раньше…»

Переполнявшая меня лавина горя неожиданно ослабла. Я впервые после долгого мучительного перерыва поняла, что дышу. Глубокий медленный вдох вдруг прервался, и рыдания взорвали, наконец, накопившееся напряжение, и тёплые слезы потекли по щекам.

– Спасибо, спасибо тебе, Валера!.. – я словно издалека услышала свой плач, и сразу же кто‑то нежно привлёк меня к себе, и я почувствовала мягкие губы, осторожно собирающие с моего лица обильные солёные слезы.

– Проснись, проснись скорее, – услышала я испуганный голос Одера.

Окончательный сильный толчок, сбивший с меня пелену ночного кошмара, наконец рассеял последние остатки забытья.

– Что с тобой, детка? – отстранив меня на вытянутых руках, Одер внимательно вглядывался в моё лицо. – Боже мой, как громко ты кричала, я думал, что‑то стряслось.

– Это все гадкий сон! Одер, милый, это был такой страшный, кошмарный сон!

Я прильнула к нему, к его прохладному плечу. Чуть заметный любимый запах одеколона, совершенно неотделимый от Одера, успокоил меня.

– И что только мучает тебя, никак не пойму, – взволнованно произнёс Одер, поглаживая меня по распущенным, разметавшимся по плечам волосам. – И кстати, что это за Валера, и почему это он заслужил такое страстное «спасибо»?

Несколько преувеличенно игривый тон, которым Одер задал свой вопрос, расстроил меня.

– Ты будешь ревновать меня к сну?

– Я просто испугался, – поправился Одер. – Я не знаю, как нужно вести себя, если моя жена уже который раз с плачем просыпается, едва успев заснуть.

– Поверь мне, я даже не помню, что мне снилось, и не знаю, кто такой Валера.

Одер отпустил меня и откинулся на подушку. Полная луна, смотрящая в окно спальни, неровно освещала нашу постель. Глаза Одера блестели, и было заметно, что его беспокойство не прошло. Мне было несколько неловко за происшедшее, но я, и правда, была в полном неведении, отчего мои ночные кошмары участились. Может быть, Одер прав, и пора обращаться к врачу?