– Какой?
Валерий оглядел меня с головы до ног и задумчиво вздохнул:
– Из тебя получится симпатичный коккер‑спаниель, правда, размерами он будет не меньше взрослой овчарки…
– Нет! Никогда, запомни! – я поняла, чем все это может кончиться, так как хорошо помнила рассказ Александра о том, как начиналась его «мёртвая жизнь». Мысль о том, что мне придётся рыскать по городу вместе с кровожадной стаей, чтобы сохранить рассудок, уже сама по себе могла свести с ума.
– Куда ты денешься?! – засмеялся Валерий. – Я прослежу, чтобы ты не могла выбираться из Рая в город иначе, чем на четырёх лапах!
И тут я резко развернулась и ударила его наотмашь, стараясь попасть в лицо. Рука почувствовала лишь соприкосновение с его головой и то, как эта голова подалась назад. Я сбила его с ног. Валерий медленно поднялся, вытирая кровь с разбитой губы. Он хотел что‑то сказать, но я повторила выпад. Тело было хоть и мёртвым, но тренированным, а бесчувственным мышцам ничто не мешало разгуляться. Извеков сделал обманное движение, но все равно получил в ухо.
– Хватит же! Дождись ночи, тогда сможешь поохотиться вдоволь! – возмущённо завопил он, и я вдруг поняла, что оба удара принесли мне разрядку. Настоящую эмоциональную разрядку. Вид поверженного Извекова, его кровь, его крик принесли мне облегчение. Напряжение, постоянно подогреваемое моими же собственными мыслями, спало, и я почувствовала желание остаться в одиночестве.
– Уйди, – коротко попросила я. Валерий хотел что‑то сказать, но махнул рукой и вышел, прижимая к губам ладонь.
Я села в кресло, закрыла глаза и стала медленно перебирать ворох новых ощущений, в который я с самого моего пробуждения – или воскрешения – сваливала все факты, все события, все свои эмоции. Я помнила предупреждения Валерия о том, что не стоило зацикливаться на своих переживаниях. Но не думать о себе теперешней и о той, что умерла на аллее, я не могла. Все ночные события были теперь так живы в моей голове, что я даже начала сомневаться, что я могла это забыть: и мгновенную смерть Александра, и урчащих собак, и Олега.
Если Александра и собак мне удалось относительно безболезненно «проехать», то ко всему, что касалось Олега, прикасаться оказалось почти физически больно. Перед моими глазами встало его окаменевшее лицо, широко распахнутые и совершенно по‑детски беспомощные глаза.
Мне вдруг показалось, что я слишком рано сдалась тогда. Если бы ещё немного продержаться! Впрочем, Извеков все равно добился бы своей цели.
Значит, Олег видел меня мёртвой… И если он жив, то и он, и Юрка сейчас уже хоронят меня, и что самое смешное, они совершенно правы. Я постаралась представить себе, что они сейчас должны чувствовать, и страшное напряжение опять в один миг скрутило меня. Если бы я не была… одним словом, если бы я была жива, я могла бы горько и громко заплакать. Я ревела бы в голос над нелепой смертью и над ещё более нелепой и жестокой жизнью после смерти. И слезы помогли бы мне, стало бы легче на некоторое время. Но куда, куда может деть своё горе зомби? Сколько же мне лет, вслед за Александром, ждать решения своей участи? Если бы это можно было сделать сейчас, взять и покинуть эту оболочку и влиться в чужую личность, да ещё так, что все прошлые мучения уже не будут выпирать со всех сторон…
Ну вот, уже и я загорелась этими опасными мыслями. Мне не хотелось угождать Извекову даже ради того, чтобы в конце концов умереть по‑настоящему. Идею ввести себе серебряный раствор я тоже считала глупой. И пока Валерий мне не докажет, что с ребятами все в порядке, и они в полной безопасности, у меня есть цель, ради которой стоило провести некоторое время в этом премерзком виде. Если же с моими близкими произойдёт что‑нибудь по вине Извекова, я найду способ его уничтожить!
Какая‑то смутная догадка промелькнула в мозгу, и мне удалось ухватить её за хвост и удержать на несколько секунд. Мне представилось искажённое страхом и болью лицо Извекова и его ненавидящие глаза, лихорадочно пытающиеся разглядеть что‑то высоко в ночном небе. Видение исчезло, и поскольку это было сиюминутной отрывочной картинкой, мне не удалось связать ее с минувшей ночью, хотя интуиция подсказывала, что эпизод был очень важен. И именно из‑за того, что там произошло, Извеков боялся меня. А в том, что он меня боялся, я больше не сомневалась.
– На, возьми, я подумал, что эта вещь тебе нужна, – раздался надо мной голос Валерия. Я не услышала, как он вошёл, ковёр в этой комнате совершенно скрадывал шаги. Валерий протягивал мне что‑то синее.
– Что это?
– Браслет Середы. Я приказал обтянуть его бархатом. Теперь ты можешь его носить. Мне почему‑то кажется, что тебе этого хочется.
Я приняла браслет со смешанным чувством негодования и благодарности. Теперь хоть что‑то, принадлежащее Олегу, может быть всегда со мной.
– Я обещал тебе доказательства, – произнёс Валерий, садясь на софу. – Если ты уверена, что моего слова тебе недостаточно…
– Да, недостаточно.
– Я установлю связь с номером Орешина.
– Ты дашь мне поговорить с братом?
– Нет, я только кое‑что тебе покажу. Только сначала я должен взять с тебя слово, что потом ты не станешь срывать на мне свою тоску.
Мне ничего не оставалось, как обещать ему это. Валерий согласно кивнул:
– Хорошо. Теперь снова закрой глаза, окружающий интерьер не должен мешать зрительной связи.
Я послушалась. Черт его знает, как Извеков выделывал свои штуки? Видимо, его мозг, действительно, жил сам по себе и умел такое, что было неподвластно никаким техническим устройствам. Тишина, царившая в комнате, сначала стала совершенно мёртвой, как будто заложило уши, а затем стали прорываться посторонние звуки, и темнота понемногу рассеялась.
Я видела гостиничный номер, мало чем примечательный, но просторный и светлый. В холле номера никого не было, но из спальни доносились звуки, приглушенные расстоянием. Мои глаза, как видеокамера, фиксировали все, что попадалось на пути. Каким‑то образом получалось так, что я как будто бы иду по комнате и поворачиваю голову в разные стороны.
Спальня была маленькой. Кроме кроватей и кресел только журнальный столик, которому в спальне вроде бы и не место. Первым, кого я увидела, был человек, которого я меньше всего ожидала увидеть там. Я недоумевала, как и почему он туда попал. Развалившись в кресле и закинув ноги в блестящих сапогах на столик, сидел капитан Зинченко. Я даже не сразу узнала его, потому что обычно видела его в форме: либо в повседневном офицерском мундире, либо в боевом спецкостюме. Сейчас же на нем была обычная одежда: черные джинсы на ремне с заклёпками, зелёная майка с круглым воротом, да ещё блестящие рокерские сапоги, совершенно не вязавшиеся с образом супермена‑спецназовца. Зинченко так и не снял свою наплечную кобуру, только белая куртка была небрежно брошена на подлокотник кресла, на ней заметно выделялись уже засохшие кровавые пятна.
Странный щелкающий звук отвлёк моё внимание от изучения Игоря Зинченко. Только развернувшись, я смогла определить, что же это такое я слышу. Это Юра, стоя у открытого окна, настойчиво щелкал своей зажигалкой. Огонь не появлялся, зажигалка сыпала искрами, но Юрка щелкал колёсиком, как заведённый. Зажатая зубами сигарета плясала у него во рту.
– Слушай, Орешин, довольно, – лениво заметил Зинченко и переложил ноги на столе: левая внизу, правая сверху. – Даже открытое окно не спасает от твоего дыма.
Юра, резко вскинув руку, зашвырнул свою зажигалку в окно и повернулся к Зинченко. Такого каменного и чужого лица я у брата не видела с тех пор, как он начал выздоравливать после ранения.
– Дай твою, – хрипло потребовал он у Зинченко.
– Я же не курю, Юра, – мягко ответил Игорь и закрыл глаза.
– Олег! – повысил голос Юрий. – Хватит, выходи!
Дверь в ванную комнату отворилась, и оттуда показался Олег. Боже, ну и вид был у него! Растерзанные собаками джинсы обрезаны по колено, голени перебинтованы. Кроме этих импровизированных шорт на нем ничего не было. Правая кисть замотана в виде рукавицы, выше кистей руки искусаны и исцарапаны, на лице несколько кровоподтёков и большая ссадина на подбородке. Но он был жив, и это самое главное!
