вглядывался в Сицилию, Францию мигом обшаривал и снова спешил в Византию, обследовав пол-полушария, и резал свои монограммы в колоколах густозвонных, в медных сердцах Гериона, Николы и Евтифрона, которым звонить повелела певца Талиарха муза. Потом бродил по карнизам, углам, зеркалам, аркебузам; с себя, при помощи ветра, тучу стряхнувши рьяно, кружил вокруг канделябров и старого фортепьяно, зыбким потоком сияя, плыл по стене у пилона, где на другом гобелене был свадебный пир Посейдона, златом-серебром тканный, словно бы к рифме рифма, и Меркурий подарки всем приносил с Олимпа. Тут подошли созвездья, стукнули в окна, робея, Дева, Стрелец, Возничий, Весы и Кассиопея, звезды, милые звезды — столько вас поднебесных, и от века известных, и еще не известных: Андромеда и Лебедь, Венера, Сириус ясный. И вдруг все звезды погасли. И месяц гоже погаснул. И Мелюзина погасла. Дрогнула тьма голубея — и тогда засветился во мраке лик Ниобеи, сначала белым свеченьем, потом синевой серебрённой, — И я узнал этот мрамор. И вскрикнул, словно ребенок, когда он мать или воду внезапно увидит в березах, как вновь обретенный берег, песок и привисленский воздух. Ниоба! Ниоба! Фонарик сквозь сумрачные нагорья! Ниоба! Ты — Дон! Ты — Висла! Ты — все Средиземноморье Словно кормчий, который опасным проливом проходит, а ветер огни погасит, и силы уже на исходе, и буря крепчает, и столько разных камней подводных, и Сцилла грозит, и сирены, и нету звезд путеводных, и последние блики устали на скалах светиться, и смолкла последняя песня самой последней птицы; в борта тяжелые волны бьются темно и тревожно, и огня даже сердцем запалить невозможно, ночь длится, пути не видно, и страшно, и дело худо, вокруг непроглядная темень, и помощи нет ниоткуда, и вдруг в беспредельном небе одна звезда загорится, и кормчий воскликнет: «Звезда моя!» — и к звезде устремится, снова весел и полон неодолимой отваги, ибо звезда кораблик проводит в архипелаге. Так Ниобея светилась. Ноябрь за ставнями мокнул. Светало. Утро звучало. Лучи пролетали в окна. Нашли меня утром. Словно у материнского гроба, сидел я с лицом в ладонях пред ликом твоим, Ниоба. Что слезою сияло, то солнцем взойдет. Что в землю упало, ростком прорастет; что развеяно ветром, рвется к дому. За пригорочком тихий омут. IV ОДА К РАДОСТИ Миртом и розмарином, дуделками, воскуреньями украшал тревожный Гораций уплывающие мгновения, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Мы для тебя иначе: тебе, Ниобея, с вечера стрелочник фонарями стальные пути рассвечивает, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Тебе гудят самолеты. Дети поют славословья. Тебе, Ниобея, ибо — ты мир, оплаченный кровью, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Тебе дифирамб отковал я, чеканщик, в работе упорный. Ты — ритмы, хоругвь и хоралы портов и аэропортов. Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Будь я твоим Талиархом, владыкой великого звона, звонил бы и дни и ночи в Евтифрона, Архангела, Николу, Гериона, Акрокераунию, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. О, звуков пока не хватает, нам звуков надо немало, мы еще разгадаем язык стропил и металла, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Новых зверей отыщем по межпланетным чащам. Слова и времени атом светом зажжем слепящим, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Мудрая мукой всесветной, дай мудрость кричащим упрямо: «Лучше бы на луне ты нас породила, мама!» Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Заговорят пусть камни, деревья, жестянки, коровы, пустошь, камыш, кустарник пусть обретают слово, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Пусть молвит бочонок формой, дождь ветром, причалы молом, пускай — инструмент инструментом — станет кларнетом молот, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Мы, мастерки с молотками, миру защиту отыщем, на западе наше солнце светит в морские кладбища, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Там, где свет пропадает, в купольных высях, в своде палец твой — луч огромный лучами лучи выводит, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. И замирает форма. Числа слышны отдаленно. И в контрапункт свободный вплывает сон Сципиона, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Слог Ниобея слоги три слога Ниоба слоги три слога четыре слога о слоги слоги слоги слоги, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Басня снег ба снег баба снег слоги снежно мама снег баба снег слог слоги ба, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Чей голос? Голос слога слог мама слоги ловите солнце мама солнце слово соловьи в алфавите, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. Слог — это звук или звуки, простой элемент языка: НИ — слог, О — слог, БА — слог, а тучка — ТУЧ и КА, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. А ты — сотворенная Ствошем легкая тучка-безделка. Ты кёльнский орган, разросшийся в тысячи людей, цветов, диковинных фигур, верблюдов не говоря о малюсеньких белках, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. L'art, l’art tu es Niobé, l'art qui rit et pleure, plus vaste que vos canons, plus doux que le bonheur, [1] Niobe, daughter of Tantalus, Niobe, Amphion's wife [2]. В тебе Орландо ди Лассо. В тебе равновесье и век. Mensch — ja, das klingt stolz [3]. В искусстве — человек, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. По широтам и долготам лад один, одна забота, века полдень, солнца веха, пой, Ниоба, песню века. И мою дуделку тоже ты возьми для песни этой. Кто тебя обидеть может, песнопевица столетий! Солнце близко. Песня близко. Пули ей смешны всегда. «Радость, олимпийцев искра, элизийская звезда!» Симметрия и ветер, летний дождь и гармония, ты Европу сжимаешь, как скрипку, в своих человечных ладонях, Ниоба, дитя Тантала, Ниоба, жена Амфиона. вернуться Искусство — ты, Ниобея, искусство; искусство, которое смеется и плачет, тебе тесны каноны, ты слаще счастья (франц.) вернуться Ниоба, дочь Тантала, Ниоба. жена Амфиона (анг.) вернуться Человек — да, это звучит гордо (нем.) |
