Как же я плакала, когда Герберт уехал от нас! Мама рассказывала, что я долго отказывалась от еды. Им с отцом удалось убедить меня, что Герберт обязательно приедет, как только окончит очередной курс. Разумеется, я тогда не знала, что затем последует защита магистерской степени, практика, работа...

В следующий раз мы встретились, когда я уже заканчивала школу, и отец меня с собой в гости к фон Шлиссенам. Герберт провел с нами всего полчаса и показался мне абсолютно чужим взрослым мужчиной. При встрече он поцеловал меня в щеку, от смущения я не знала, куда себя девать, и кажется, даже разбила вазочку с джемом.

Вернувшись домой, я расплакалась от того, что моей мечте о сильном и верном друге не суждено было сбыться. Маленькие дети не так ощущают разницу в возрасте, как подростки - теперь мне казалось, что между мною и Гербертом пролегла огромная пропасть в сотни и тысячи лет! Слишком большая разница была между тем, двадцатилетним, и сегодняшним Гербертом. Я рассказала обо всём своей няне, и Ольга Федоровна посоветовала мне не отчаиваться.

- Ты, Машенька (она с детства звала меня этим русским именем), не переживай! У тебя своя жизнь, у него своя, тебе ещё учиться, а Герберт человек занятой. Если любовь твоя не каприз детский, если он тебе нравится, что же, на всё воля Божья! А если и забудешь его, то невелика беда, значит, не суждено вам быть вместе.

Как мне несказанно повезло с моей няней. Отцу удалось убедить ее тогда в 1942 году, что при любом исходе войны в Смоленске у нее нет будущего. Пользуясь своими связями, он решил вывезти русскую учительницу с собой, как будущую домработницу - так Ольга Федоровна Светлова оказалась в Мюнхене в нашей семье.

Сначала она воспитывала мою старшую сестру Эльзу. Девочка родилась болезненной и умерла, немного не дожив до своего девятого дня рождения. Через два года после её смерти, в мае 1951-го, родилась я. Мою бедную маму я почти не помню, и Ольга Федоровна воспитала меня как свою собственную дочь.

Постепенно я стала забывать Герберта, поступила в колледж, и у меня появился друг, мой ровесник. С Робертом было легко и весело, он был душой всех студенческих компаний, и мне понадобился почти год близких отношений, чтобы убедиться в их бесперспективности. "Ты слишком серьёзно смотришь на жизнь. Мы просто хорошие друзья, ничего более!" - после этих слов Роберта я решила с ним расстаться. Однажды ночью я проснулась вся в слезах - мне приснилось что-то ужасное, отчего всё тело сотрясала дрожь. Вечером отец сообщил мне, что несколько часов назад случилась трагедия - родители Герберта погибли в Альпах, погребённые под снежной лавиной.

Мы встретились с Гербертом на похоронах, и, увидев его, я не смогла сдержать слёз. Передо мной стоял одинокий, испуганный и беспомощный маленький мальчик. Мы провели вместе двенадцать дней, которые запомнятся мне на всю жизнь. Я снова была со своим другом, я могла заботиться о нём, дарить ему свою любовь и ласку. Ни о каких интимных отношениях не было и речи - мы провели это время, как настоящие брат и сестра.

Однако учёба не позволяла мне дольше оставаться с Гербертом. Мы вновь расстались, но я, как могла, следила за его жизнью. Я знала, что последние три года он периодически ездил в Индию на строительство филиала компании, что с недавних пор его часто видели в компании эффектной, высокой черноволосой девушки, с которой он отправился в свою последнюю поездку. Глупо было мучить себя ревностью - мы оба были взрослыми людьми и не давали друг другу никаких обещаний.

Узнав об авиакатастрофе, в которой чудом удалось выжить моему Герберту, я решила немедленно лететь в Индию. Отец связался с госпиталем, и, узнав, что фон Шлиссену необходима сложная операция на позвоночнике, подключил к этому выдающегося немецкого нейрохирурга. Вскоре я вместе с доктором Лубинусом и его ассистентами летела в Нью-Дели...

Первые несколько недель после операции были для меня самыми тяжёлыми. Герберт мужественно боролся с болезнью, и видимо, чтобы отвлечься, неоднократно возвращался к своим видениям, каждый раз вспоминая новые подробности. Он говорил о необыкновенном обострении всех чувств, чрезвычайно детальной и цветной картинке, о том, которая была намного ярче той, что нас окружает в действительности. Он в подробностях описывал мистический золотой свиток, который держал в своих руках русский царь Иван в его сне. Наверное, он каким-то особенным образом запечатлелся в его воспаленном мозгу. Я полагала, что такой сильный акцент на подобные глупости не приведёт ни к чему хорошему, поскольку сознание Герберта соблазняется потусторонними наваждениями и не может им противостоять. Своими опасениями я поделилась с доктором Виджаем. Однако он настойчиво порекомендовал не перечить больному и ни в коем случае не спорить с ним по поводу природы его психоделических снов.

"У него сильнейшие головные боли, просто невероятные, и всё это последствия ужасной травмы! Герберт-сахиб очень мужественный человек, он никогда не жалуется, однако для облегчения страданий мы каждый день даём ему мощные обезболивающие. Прошу вас, госпожа Валленстайн, не надо его сильно напрягать, поскольку господину Герберту и так приходится несладко!".

Доктор объяснил, что психика Герберта и без того находится сейчас под большой нагрузкой: здесь и боязнь неизвестности, и неуверенность в благополучном результате операции, и страх навечно остаться инвалидом. Его мучают мысли о множестве проблем, которые придётся срочно решать после выздоровления. Если он хочет рассказывать о своих видениях - на здоровье, пусть рассказывает, возможно, именно в этом его мозг черпает силы.

Разумеется, я послушалась мнения лечащего врача, тем более, что Герберт хоть и медленно, но заметно шёл на поправку. Нужно всего лишь немного подождать.

Крепость города Пула, полуостров Истрия, август 326 года

- Ты не мог немного подождать, идиот?! Сын осла и свиньи! О, небеса, кто назначил эту тупую скотину на должность начальника тюрьмы?!

Центурион Марк Лициний наотмашь ударил кулаком по шее коленопреклоненного Руфуса Страбона.

Тот упал наземь, и, прикрывая лицо руками, сквозь разжатые пальцы посмотрел в глаза центуриона взглядом побитой собаки.

- Почему ты не снял с головы узника мешок? Разве тебе сказали вести его в верхнюю камеру? Зачем нужно было опускать помост башни?

- Но господин, сегодня я остался в тюрьме один! Все стражники с утра отправились на праздник в деревню, и принять узника было некому! Марцелл сказал, что это очень важная особа, поэтому я не мог ждать их возвращения и решил сам поместить его в самый надежный каземат!

- Как это случилось, животное? - Марк пнул ногой распростертое тело.

- Я приказал ему стоять на месте! Опустил помост и пошел отпереть камеру. Я хотел снять с него мешок потом, чтобы он не увидел, где находится опускной рычаг!

Центурион и начальник тюрьмы находились на верхней площадке северной башни крепости. Посередине нее зияло прямоугольное отверстие, по трем сторонам которого располагался узкий карниз. На противоположной стороне находилась камера, попасть в которую можно было, только опустив деревянный помост длиной в 15 локтей.

- Продолжай! - Марк Лициний вступил на помост и посмотрел вниз. На нижней площадке башни, среди обрушившихся досок деревянной крыши, лежало окровавленное тело Флавия Валерия Криспа. Падение с высоты десяти пассов не оставило ему никаких шансов.

- Услышав, что я распахнул дверь камеры, узник со связанными руками ступил на край помоста, сделал всего один шаг и упал вниз. Я не успел даже крикнуть! - сидя в углу площадки, Руфус горестно замотал головой, разбрызгивая вокруг капли крови со своего лица, разбитого увесистым кулаком центуриона.

- Молись, негодяй, чтобы Цезарь приказал умертвить тебя быстро и безболезненно! Где предписание императора?

Дрожащей рукой начальник тюрьмы развязал шнурок на поясе и протянул табличку центуриону.

- Здесь написано "Поместить в крепость до особого распоряжения, которое будет сообщено в ближайшие дни". Я не собираюсь провести их в ожидании собственной смерти! Сейчас же отправлюсь в Никомедию и доложу цезарю о том, что произошло. Если мы разминемся с гонцом, и ты получишь это самое распоряжение, садись на коня и скачи с ним в императорский дворец. Готовься либо доложить об исполнении, либо сложить свою голову! И чтоб до вечера узника похоронили! Вставай, негодяй!