Мы вместе ехали в поезде: я – в Ленинград повидаться с тёткой, и он туда же, к родственникам.

Когда я вошёл в купе, он посмотрел на меня насмешливым, чуть прищуренным взглядом выцветших светло-серых глаз, как бы оценивая, стою я его внимания или нет. Видимо, решил, что стою, полез в рюкзак и достал оттуда потертый термос, бутерброды и стал угощать меня чаем, заваренным, по его словам, на травках.

Мы разговорились.

Глядя на его седую шевелюру, усеянные пигментными пятнами руки и лицо, я решил, что ему лет шестьдесят пять – шестьдесят семь. Оказалось, он мой одногодок, я ошибся, прибавив ему десять лишних лет. Технарь с институтским образованием, он сначала работал в НИИ, а когда родился сын и расходы семьи значительно увеличились, пошел в монтажно-наладочную организацию. Исколесил всю страну, построил дом и серьезно заболел. Из-за этого больше восьми лет был вынужден заниматься только своим здоровьем. В настоящее время работает сельским почтальоном. Я подумал, что и сам охотно устроился бы на почту, потому что со здоровьем у меня тоже не всё в порядке, а дома сидеть как-то не привык. Звали моего попутчика Волков Мордух Мордухович.

Рассказ Мордуха Мордуховича меня заинтересовал. Я привожу его здесь по памяти, стараясь передать как можно точнее незатейливый, но живой и искренний слог моего визави.

…Шел уже восьмой год, как я сидел дома. В больницах, где я лечился, не помогли, даже наоборот. Пять лет из восьми меня страшно мучила бессонница: спал только со снотворным. Да ещё в первые несколько лет – ажитация. Это когда человек места себе не находит: сядет – не удобно; ляжет – не удобно; встанет – тоже не удобно. Как будто изнутри кто-то постоянно щекочет и покалывает.

Спасибо, нашелся врач, лечивший по принципу «не навреди». Он говорил, что надо терпеть – время вылечит. Месяца три тому назад мне стало лучше и захотелось заняться чем-нибудь. Я долго размышлял, так как о прежних специальностях и должностях не могло быть и речи. Зарплата меня не очень волновала. Мы с женой, проживая за городом, московскую квартиру сдаем. К тому же жена и сын работают. Так что доставка писем и газет казалась мне прогулкой на свежем воздухе, да ещё за деньги.

На том и порешил, пошел в наше поселковое ОПС (отделение почтовой связи) и устроился почтальоном по договору, без трудовой книжки. А потому по договору, что боюсь, опять скрутит и работать не смогу. А чтобы по трудовой, надо ехать в райцентр и там оформляться и увольняться тоже – не близко да и хлопотно.

В нашем ОПС работают одни женщины: почтальоны – три инвалида, две пенсионерки, две почти пенсионерки, одна молодая женщина с телеграфа – на подработке – и я. Всего, значит, девять участков обслуживаем. Да начальница, её зам. и оператор Настя, которая через окошечко деньги и платёжки принимает.

Попался мне самый неудобистый участок № 9. А неудобен он тем, что на нём расположены все бывшие санатории и дома отдыха, переделанные под общежития. Письма идут туда постоянно. Тут же поссовет с нотариальной конторой и деревянные двухэтажные бараки: зайдёшь, и не понятно, кто в какой комнате проживает. Да целая улица новых коттеджей, которая вот-вот вся подпишется на газеты и журналы.

По протяженности участок вроде такой же, как и все, а писем и газет почти в два раза больше. Понятно, почему мне, новичку, его дали. В советское время и в таксопарке никогда вновь пришедшему не дадут сразу новую машину, и в монтажно-наладочной конторе новичка не пошлют в выгодную командировку. Нет, ты поработай, покажи себя, а уж потом… А мне так даже лучше: отвлекаешься, и для здоровья полезней. Но я, конечно, молчу о том, что повезло, может, и сам бы его выбрал.

Целую неделю мне пришлось ходить учеником с почтальоншей: носил сумку с письмами и газетами, а она указывала в какой ящик их опускать, мелом помечал калитки для себя, чтоб потом не ошибиться.

У меня на участке много домов на двух, трёх, а то и четырех хозяев. Получается, по одному адресу несколько домовладельцев живут с разными фамилиями, и у каждого свой почтовый ящик. Чтобы не выслушивать упреки от хозяев, надо запомнить, какой кому принадлежит, я их потом тоже мелом пометил.

Как-то в воскресенье взял я «ходовой журнал» – есть у почтальонов такие журналы- «ходовики», в них весь порядок маршрута прописан, чтоб не бегать туда-сюда – и самостоятельно пошел по адресам, как будто я почту разношу. Нормально прошелся, всех нашел, никого не перепутал. Ну и стал работать.

Труднее всего с письмами. Получатели газет вписаны в ходовой журнал, и их легко находить, а письма чаще всего приходят по разным адресам. Тут надо хорошо знать всю, если так можно выразиться, географию участка.

Тяжелее всего попервоначалу было раскладывать письма. Рабочий день у почтальонов начинается с раскладки почты по «ходовику» и ожидания машины из райцентра, которая часто приезжает с опозданием.

Чтобы письма разложить правильно, надо хорошо представлять себе, какие номера домов находятся на пересечении улиц, какие идут по одной стороне, а какие – по другой, кто куда переехал и кому поручено получать корреспонденцию. Вообще, много чего надо знать. А у меня от лекарств, за восемь лет выпитых, память плохая стала и внимание рассеянное. Я и сейчас не всё помню и иногда ошибаюсь.

Раскладывать письма мне почти целый месяц помогала пенсионерка Антонина, за что ей большое спасибо. У неё быстро получалось: раз, раз, две минуты – и готово. Потом уже и я научился.

Так первый месяц я и работал. А потом привык, ноги сами несли по нужным адресам. Иду себе потихоньку: тело, как говорится, в работе, а душа в полёте. Песенку иногда негромко напеваю, когда никто не слышит. Собственно говоря, я всю жизнь так работал, не в смысле «потихоньку», а в смысле «тела и души». В женском коллективе мне никогда не приходилось трудиться, всё больше с мужиками. Знаю, что новому человеку надо себя поставить. Как говорится, как запряжёшь – так и поедешь. А я расслабился.

Имя отчество у меня Мордух Мордухович. Это от отца и деда досталось. Дед был Мордехай, а отец почему-то Мордух. Меня в честь отца и назвали. Отец в армии служил, воевал, а дед в Питере на заводе механиком был. Руку перед войной потерял, да так в блокаду с голоду и умер, на инвалидной-то карточке. Ну, да не о том здесь речь.

Да, значит, расслабился я. Годы у меня уже приличные, пятьдесят семь стукнуло. Начальница по имени-отчеству называет, и представлялся я всем тоже по имени и отчеству. Тут надо сказать, что в каждом коллективе, особенно небольшом, есть свой вожак, заводила, если хотите. И в зоне они есть, и в школе, и среди работяг – на язык острые, на кулаки быстрые. У нас таким авторитетом оказалась Катерина, бывшая детдомовка, только я тогда ещё этого не знал. Проработала она в ОПС более тридцати лет, хорошо знала все участки и способна была подменить любого. А по характеру – этакая сорвиголова. С виду моложавая, не скажешь, что пятьдесят три года стукнуло.

И вот, месяца через полтора, как я заступил, подходит она ко мне в операционном зале (это где почту сортируют) и спрашивает при всём народе:

– Как, говоришь, тебя по отчеству?

– Мордухович, – отвечаю.

– Мне такое слово сроду не выговорить, я буду тебя Мандуховичем называть.

Кругом засмеялись.

– Тебе, – говорю я спокойно, – это слово ближе.

Опять все засмеялись, только уже над ней, над Катериной. Бабы у нас бывалые, сразу раскумекали, чего к чему. А ей, видно, мало этого показалось. На другой день она опять.

– Эй, Мандухович, письма свои забери!

Это она мне про заказные письма. Когда приносишь их, надо, чтобы получатель в уведомлении о вручении расписался, а если его дома нет, то заполняешь специальное извещение и его бросаешь в почтовый ящик. Тогда за письмом придется на почту идти.