Среди нас, тех, кто был каменщиком или по каким-то причинам примазался к таковым, только мы с девкой остались идеалистами, только мы с ней не помышляли о плотских удовольствиях, какие можно извлечь, запуская свои члены и органы в поверженное тело главного каменщика. Девка просто-напросто не располагала таким органом, а я, ну, я выглядел в ту минуту принципиально другим, человеком, которому совершенно не по душе месить дерьмо. О, как запала мне в душу мысль, что чернобородый и есть автор проглоченной мной рукописи! И каменщики ликовали, толпясь вокруг визжащей своей жертвы, а меня душила ярость, и я, простонав громко, закрался в толпу палачей и вонзил нож в смутно белеющую плоть своего врага.
***
- И не раскаялся, что убил, может быть, невиновного? - удивился Элой.
- Некогда было, закрутился я, - усмехнулся Хрум, - да и не сгинул чернобородый, а исцелился вскоре от ран и стал поваром. Меня же вдруг та девка взяла в оборот. Я хотел убраться от греха подальше из пивной, пока каменщики не сообразили, что я лишил их удовольствия, и выбежал на улицу, а она припустила за мной. Я ее не сразу заметил. На разных этапах развития для нас порой перестают представлять какой-либо интерес посторонние живые существа, хотя бы даже и привлекательные толстозадые девушки, и куда более важной рисуется некая цепь приключений, в моем случае уже сковавшая и понесшая меня к неведомой, но несомненно огромной цели. Я шел по улице, хищно соображая, где бы поживиться. Остановился я у одного дома, где готовились торжественно отметить некое событие и нарядно одетые люди смеялись и мурлыкали, предвкушая удовольствия сытости, и там мне удалось довольно быстро замять очевидный факт случайности моего появления. Я ловко, не без жеманной ленцы и томности, которая и должна быть присуща такому вертопраху, как я, внушал собравшемуся люду, что каким-то образом имею право не только слегка повертеться среди них, но даже выступить, если угодно, душой общества. Хозяин дома, не ожидавший от меня такой прыти и явно упустивший момент, когда еще можно было укротить мою лихость, только диву давался и тосковал, что я совсем не тот, за кого себя выдаю, а гости не понимают этого. Однако наметившееся между нами расхождение не помешало ему в конце концов расщедриться и преподнести мне сюрприз поверх всех тех угощений и удовольствий, которые я взял у него самовольно: он сказал, что решил женить меня. И указал на отлично известную мне девку.
- Да на какой черт она мне сдалась! - крикнул я. - У нее пот и вши, а на лбу написано, что она потаскуха!
Но девка была хитра. Подсев ко мне, она принялась без устали хохотать на каждую смешную или казавшуюся ей смешной подробность этого милого пиршества нашего в чужом доме и в своем беззвучном хохоте трясла огромной круглой головой, которая как тыква гнездилась на узеньких плечах. На ее смуглом плоском лице не было заметных позывов настоящей привлекательности, неподдельной красоты, ее рот был удручающе скошен на сторону, как если бы она беспрерывно вела тайную беседу с кем-то, незримо шагавшим с нею бок о бок. Экзотическая, она не оставляла скучившихся за столом женолюбцев равнодушными. Развеселилась она за этим праздничным столом; ослабив вязь шнурков на платье, раскрепостила свою незамысловатую грудь и окончательно покинула, ради нашей цивилизации, несомненно известный ей в прошлом степной зной, где скорбно замирают пастух с его лошадью и овечками и цепи далеких гор, теснящих могучую азийскую реку, на берегах которой увлеклась бытием, понятым как приключение, эта экстравагантная особа. Когда я сообщил ей, что случись мне побывать в краях ее младенчества, я непременно поискал бы неопровержимые доказательства победы восточного мудрования над видимой неразрешимостью вечности, она сочувственно и искушенно усмехнулась. Она избрала тонкий путь овладения моей душой и, когда мы, захмелев, словно легли в некой глубокой темноте в нежную слитность объятий, прошептала возвышенно:
- Я уже много поразмыслила втихомолку и поняла, что за суть, по которой ты такой злой и такой необратимый себялюбец. Я могу дать тебе объяснения...
Почти воркуя, я вслух порадовался ее не халатному ко мне отношению и попросил ее продолжать. Она же заговорила сухо и деловито, чтобы глубже и обстоятельнее, хлопотливее и в конечном счете мягче, человечнее проникнуть в мою душу.
- В действительности, - сказала она, - ты не взаправду злой и совсем не особенный какой-нибудь эгоист. Ты только прикидываешься, дурачишь дурачков и даже сам себя обманываешь. Все неправда и легкомыслие! А накручивается этот обман и самообман из-за злости на непростительное одиночество. Но скажу, между прочим, и больше: одинок ты по той простой и словно даже случайной причине, что до сих пор не встретил доброго ангела, который бы славно оберегал тебя и сетовал на твои беды...
- Добрые ангелы, - откликнулся, точно ахнул, я, - на дороге не валяются и по доступным ценам не продаются.
Девка засмеялась на мою бескрайнюю наивность, веселясь еще и оттого, что эта наивность представлялась ей причиной, по которой я воткнул нож в чернобородого. Но мое замечание она приняла к сведению. Она мудрствовала и была прекрасна.
- Но ты еще найдешь и встретишь, - продолжала она уверенно, вырастая в собственных глазах и думая, что так мне будет проще откинуть все сомнения на ее счет. - В моих краях подобный тебе человек беспрерывно снует вверх-вниз по древу жизни, и за ним уследить нелегко, когда он то в благостном верхнем мире, то в дурацком нижнем, но и он не остается без ангельского присмотра. Тебя найдет еще и признает ангел. Не может быть такого прецедента, чтобы ангел не отыскал человека, подобного тебе.
- А что же я за человек такой?
- Нуждающийся в утешении.
- Мало ли нас, нуждающихся в утешении, - засмеялся я и, решив, что пора переходить к делу, ласково протянул руку в пышущую женским жаром темноту.
- Ангел не допустит, чтобы ты отчаянно обозлился и стал в этом как сумасшедший. Ведь ты бы сразу натворил тогда страшных бед, как поросенок... Нет, он этому не сделает попустительства.
- Ты, я вижу, недурно разбираешься во всех этих пропорциях... в сношениях между ангелами и людьми.
- Я обладаю рядом некоторых особых качеств... - возразила девка. - Или ты не слышал никогда о разных таинственных свойствах тех или иных людей?
- Ты вообще производишь особое впечатление.
- Я вижу больше иногда и слышу дальше, чем возможно увидеть простым зрением и услышать ухом обычного человека. Не спрашивай, какие фантастические вещи и явления тут замешаны, я и сама не все смогу объяснить, так что молчи и не спрашивай, а только воспринимай остро.
Я попросил хозяина отвести нам клетушку и переспал с девкой, а на рассвете сбежал от нее. Долго скитался я по пыльным и грязным дорогам, пока не очутился, вернувшись в отечество, здесь, в этом замке...
***
Элой отпустил Хрума, больше не помышляя о совместной с ним работе над легендами, и задумался о той роли, какую играли в жизни этого человека женщины, способные и в его, Элоя, жизни сыграть определенную роль. Одна скормила бродяге рукопись, другая окружила теплом и заботой, не смутившись его кровожадностью, так ярко давшей себя знать в деле чернобородого. Но кто назначает эти роли? И не вернее ли будет просто обзавестись дамой сердца, без которой не обходится ни один настоящий рыцарь? Однако, перебрав в памяти всех известных ему женщин, Элой пришел к выводу, что ни одна из них не годится на роль героини его рыцарского романа.
Тогда он попытался сосредоточиться на загадке обаяния хрумовых приятельниц. Дама, которую Хрум назвал девкой, говорила этому беспечному заплутаю о самобытных ангелах востока, а незнакомка, подсунувшая ему рукопись, величала богом обитающего на неведомом острове Отца. Обеим явно не в диковинку некая религиозная жизнь, и они, пожалуй, не прочь впасть в экстаз и умоисступление при всяком начале особых форм жизни, сулящих соприкосновение с божественными истинами, - а что для рыцаря важнее этих последних? Стало быть, эти особы тем и значительны, тем и привлекательны для него, что богословские разговоры и вмешательства в жизнь других поднимают их на большую духовную высоту. И божьим делом станет, если он, пусть еще и не посягая на запредельные возможности, пустится в удивительные подвиги и даже, может быть, бешеные схватки с драконами и великанами, не без оснований подражая великолепному Амадису Галльскому. Но и повседневностью пренебрегать грех, она не прощает ослабления религиозной хватки: потрясающий пример молниеносного наказания дала незнакомка, за счет коснеющего в безверии Хрума легко, с воздушной грацией шагнувшая в образ карающего ангела. Ибо Хрум был попран и, поверженный, жалко валялся на земле, и теперь уже не скинуть со счетов, не замазать пронзительную символику хладнокровного запихивания в его утробу священной для таинственной девушки книги.
