- Да и я о том же. Найти можно, но мало, а мало - это почти ничего. Теперь понимаете? Ведь это прямое указание на то, что искать следует не в так называемой реальности, а в эстетике. Они - что действительность, что эстетика, - они, конечно, как говорят в последнее время у нас в Неаполе, стонущем под властью испанского короля, безусловные проявления жизни, в более высоком смысле - бытия, в еще более высоком - воли Бога, а в абсолютно высоком - уж не знаю и чего. Но действительность, будучи противоречивой и требующей от нас физических усилий, если мы хотим в ней выжить, способна и захватывать, и возбуждать, и внушать отвращение. А эстетика, она всегда только дарит несравненное наслаждение и несказанные удовольствия, даже если живописует сущие кошмары. Уж на что жутких вещей коснулся в своем творчестве боговдохновенный Данте, а между тем как приятно его читать! Именно эстетика навязывает правила искусствам. И нам остается лишь быть разборчивыми, чистоплотными и твердо сознавать, в каком роде искусств стоит изображать то или иное событие, а в каком - нет, если мы не хотим оплошать. Данте не захотел, своевременно разобрался, что к чему, а вздумай он перенести свои адские круги на сцену и изобразить их в неких живых картинах, мы побили бы его палками.
- Значит, вы полагаете, и даже абсолютно уверены, что люди никогда не достигнут состояния, при котором будут радоваться, увидев на сцене живодерню?
- Вам важен мой ответ? - спросил человек в черном камзоле, остановившись и пристально взглянув на Элоя.
- Очень, очень важен, - ответил Элой.
Он тоже остановился, но смотрел не на собеседника, а куда-то вдаль. В эту минуту ему казалось, что странный человек, заговоривший с ним о возвышающейся над действительностью эстетике, а может быть - о столь же очевидно возвышающейся над прозой жизни поэзии, способен открыть ему великие истины или даже увести его в некий светлый мир, где и он, Элой, сумеет неплохо проявить себя в словесных начинаниях, бурных, прихотливых, выковывающих в нем образ несгибаемого творца.
- Так знайте же, - воскликнул неаполитанец с чувством. - Предположенного вами состояния достичь невозможно. Человек призван совершенствоваться, становиться умнее, утонченнее, гуманнее. Состояние, о котором вы высказались, вы обрисовали в порядке допущения, а не как человек, находящийся в нем, ибо в противном случае вы уже были бы в моих глазах как разлагающийся червь, раздавленный сапогом. Это тошнотворное состояние, случись оно на самом деле, подразумевало бы катастрофу, нравственное падение, полное смешение всего со всем и пагубное преобладание грубых форм. Нет слов, чтобы описать ужас, наверняка сопутствующий подобному состоянию. Вы совершаете ошибку, допуская его вероятие. А с высоты исправления этой ошибки легко можете увидеть, что человек, не только теоретизирующий на сей предмет, но и впрямь пребывающий в анализируемом состоянии, - негодяй, поддонок, богоотступник, место которого рядом с Иудой и Каином. Чтобы закрыть вопрос, скажу в завершение, что сам ход истории и ее задачи свидетельствуют и доказывают: это гнусное состояние невозможно и, покуда светит солнце, ему никогда не бывать в этом мире.
Элоя увиденное на площади состарило, но слова неаполитанца заставили его теперь хорошо, перспективно помолодеть. Он заулыбался и кончиками пальцев в знак благодарности, если не благоговения, прикоснулся к руке своего спасителя, продолжавшего говорить.
