Михаил Литов

ЭЛОЙ

Некий субъект, поддавшись сильнейшему искушению пробудить в себе и тотчас испробовать на других волю и азарт, собрал кучу бродяг, и вот удивительное дело, эта толпа, обернувшись могучим воинством, захватила недурно укрепленный замок, а затем распространила свою власть и на ближайшие окрестности. Самопровозглашенный вожак спрятал награбленные дублоны в подземелье, где они, впрочем, хранились и прежде, и назвался Рыцарем Запредельных Возможностей.

Но жизнь в краю, где все это происходило, никому еще, сдается нам, не удавалось приметно растолкать и поднять из какой-то пакостной сонливости. Она была унылой, монотонной, однообразной, и очень скоро рыцарь постиг, что его возможности не так уж велики, ибо не то что полноты чувств и истинного трепета жизни, а и хотя бы сносного веселья и довольства собой он не мог достичь. Тогда ему пришло в голову посоветоваться с одним из своих дружинников, Хрумом, который представлял собой тип человека, способного глубоко осмыслить какие угодно нужды и пожелания, пусть даже и фантастические.

- Тошно, брат, скучно, - сказал он, с трудом разлепляя глаза. Затем с изумлением убеждался, что выбрал удачно: у Хрума очень кстати, как на заказ, сделалось лицо сметливого и отчасти даже насмешливого малого, чего, разумеется, не случилось бы ни с кем из прочих скучившихся в замке бродяг, раз и навсегда созданных недалекими людьми. - Брат! - воскликнул рыцарь радостно. - Чего я точно боюсь, как ничего другого на свете, так это рискованных игр, в которых поэты становятся государственными мужами и маленькие люди, начитавшиеся Макиавелли, всплывают на поверхность с торжествующим видом мудрецов и заправил. Не хочу я управлять ни собой, ни другими, ни целыми странами, а хочу дышать воздухом поэзии и наслаждаться утонченностями, знаки и даже формы которых уже довольно часто рисуются в моем воображении. Не окутать ли нам наше прошлое разными легендами, чтобы в дальнейшем покоиться на более существенном основании и для собственного развлечения питаться отличными воспоминаниями?

- Я вам так скажу, господин Рыцарь Запредельных Возможностей, - ответил Хрум с приятной улыбкой, - мне выдумок не занимать, но и нужды особой в них нет, у меня воспоминания и без того достаточные, прямо сказать - роскошные, так что я в любую минуту могу вдоволь насытиться ими и ничего больше не желать.

Докапываться до всего на свете нет ни смысла, ни возможности, и настоящее имя нашего героя оставим на хранении у одной из тех тайн, которым так нравится вести независимое от нас существование.

- Разве это возможно для человека? - удивился Элой. - К примеру, у меня отрадная память о великой благодати нашего Господа, подарившего мне кое-какие понятия и представления о самых разных поэтических вещах, а больше ничего путного нет. Дальше уже то весьма странное обстоятельство, что мы с сестрой в свое время покинули отчий дом, решив постранствовать по свету и забыть родителей, только мешавших нам жить. А беда тут как тут. Очень скоро случилось так, что сестра совершенно исчезла, можно сказать, буквально растворилась в воздухе. Но это голая правда, а не чудесная легенда, и этим в духовном смысле сыт не будешь.

Хрум проворно включился в словесную игру и стал гнуть свое:

- Самое милое дело думать, что все от Бога, а мы своим тварным и как бы детским существованием призваны лишь без устали приумножать его немеркнущую славу. Но это в порядке вселенского масштаба, а если не закрывать глаза и на повседневность, то яснее ясного, что жизнь каждого постоянно дробится на много чего всякого, и это правда, с которой нельзя не считаться, тем более мне, чья правда, я бы сказал, в известной степени стоит особняком. Другое дело, что в эту правду, со стороны подскакивая, вплетаются сотни потрясающих легенд, так что я, если брать конечный результат, сыт по горло, что располагает к лени и отметает размышления, при этом, впрочем, не отнимая охоту поболтать. Отчего бы не воспользоваться случаем и не попробовать себя в опыте краткого изложения перипетий моей на редкость причудливой и во многом похожей на сказку жизни? Позвольте же начать рассказ, меня буквально распирает! Я, господин рыцарь, родился в глухой деревушке, с младых лет обреченный на тяжкие труды в пользу нашего сеньора, человека корыстолюбивого, разодетого в пух и прах и насыщенного неограниченным эгоизмом. Однажды этот господин, проезжая мимо поля, где я гнул спину в рабском труде, обратил на меня жесткое и пристальное внимание и, прищурившись, сказал:

- А ты красотой лика словно иконописен и тем не похож, малой, на прочих моих рабов, и блеск глаз выдает в тебе натуру мыслящую и чувствующую. Почему не учишься, не налегаешь на познание вещей? Тебе надо учиться, да, дуралей, учиться и учиться. Но в нашем медвежьем углу ничему стоящему ни одна сволочь не учит, а потому не буду с тобой высокомерен и пошлю за свой счет аж в Саламанку, где тебя, сморчок, на славу отшлифуют.

И послал, высказавшись напоследок в том смысле, что в университете меня-де сформированной в ученую длань рукой, как ферулой, вытолкнут из природной дикости в превосходно организованную культурную цивилизованность. Вы бывали в Саламанке, сеньор Элой? Там я провел лучшие годы своей жизни, многому научился, и с моих глаз спала пелена. Самое время, между прочим, разъяснить, в чем глубинное отличие нашей стороны от тамошней. Суховато и удушливо у нас, много произвола и беспорядка, и злые силы, ополчившись, словно вампирьи ватаги бродят повсеместно, чиня пакости. Не они ли нынче точат зуб на наш замок? А там фактически рай земной и словно шелест какой-то нежный повсюду раздается, шепот взволнованный и бормотание разносятся, навевая чудесные думы и мечты, что существенно характеризует, причем вовсе без акцента на бесспорном сладострастии. Повадки ваши, сеньор Элой, выдают в вас человека, в том благословенном краю бывавшего и во многом там понаторевшего. И не мне вам рассказывать, что темной ночью, ясное дело, как у нас, под маркой сухости, так и у них, под тот шелест, творятся всякие безобразия, иначе сказать, везде в мире царит беззаконие, свинство и чудовищный разврат, но окончательному распространению порока сильно препятствуют святые, избранники божьи. А и в этом деле, следует заметить, между ихними и нашими подвижниками духа наблюдается существенное различие. Наши требуют бесстрастия и тем только подбавляют сухости, приводя наше благочестие в сходство с казарменным порядком дел. А ихние среди того чарующего и, прямо сказать, по определению порочного шелеста находят и для себя местечко, где бы им погорячиться, но, разумеется, беспорочно. Разгорячатся до умоисступления - и принимают внутрь Бога или ангела какого, причем, заметьте, принимают совершенно органически, с полной живостью и самоотдачей. Казалось бы, что эта разница для нас, мирских, мало в богословии образованных людишек, озабоченных к тому же злобой дня? А вот нет, сударь мой, она очень заметную роль играет там, способствуя бурному развитию искусств, и никакой у нас, поскольку мы уже настолько высушены, что и не подозреваем о скрытых в нас способностях к созданию величайших произведений творчества и шедевров художественного отношения к бытию.

Увидел и познал я все это в Саламанке, а вернувшись домой и представ пред очи своего господина, услыхал от него дикие вопросы и разъяснения:

- Ну как, голубчик, организовался? Внятен тебе теперь смысл жизни и порядок, царящий в нашем обществе?

Я удовлетворил его любопытство парочкой превосходных цитат из философской и юридической классики, а он, покивав и улыбнувшись, вкрадчиво сказал:

- Так, так... Хорошо тебя просветил, отшлифовал и организовал университет, но послал туда тебя я, а сделал я это для того, чтобы тем паче наслаждаться, видя, как ты, такой образованный и просветленный, гнешь на меня спину. А когда ты мне надоешь до чертиков, я тебя сожгу, учитывая тот факт, что тебя, не иначе как по странному стечению обстоятельств, не сожгли в той изумительной Саламанке.