Я открываю глаза. Бело-серый потолок приветствует меня своими разводами. Щуплое тельце кота греет бок. Шурик просто излучает сонливость. Как бы и мне хотелось, перевернуться на другой бок и заснуть. Но вместо этого приходится подниматься и натягивать юбку. Сегодня суббота, а это значит, что до смены мне надо успеть на службу. Многие любят субботние службы, потому что после них разносят спиртное: вино или самогон, что попадет. Но я ненавижу эти тягостные минуты субботней проповеди, эту очередь в исповедальню. У церковников ко мне особая претензия - я "дефектная". Ну, то есть открыто нас так, конечно, не называют, наше официальное название "старые девы" - те девушки и женщины, что не вышли замуж до 16 лет. На днях мне исполнится восемнадцать. Представляю реакцию на работе. Я как всегда немного опаздываю, отец уже позавтракал. На столе лежит маленький бутерброд. Нам нельзя выносить еду из общей столовой, папа сильно рисковал.

- Я сказал, что тебе нездоровится, но на службу ты все равно придешь, - объясняет он, видя мой удивленный взгляд.

Я быстро проглатываю неожиданный дар судьбы, если ты опаздываешь в столовую - не видать пищи до обеда, то есть полсмены мне пришлось бы отрабатывать голодной.

-Почему ты не разбудил меня?

-Меня вызывали на работу, - отец хмурится, неужели у него неприятности на работе?

Я застегиваю комм на руке, отец повторяет мое движение.

-Доброе утро, Софи! - приветствует меня компьютер.

-Когда ты уже исправишь свое приветствие? - мягко журит меня папа. - Ты Софья, а не Софи.

-Мне так больше нравится,- упрямо отвечаю я.

Конечно, рано или поздно приветствие придется сменить, а пока пусть будет Софи. Это Ибрагим придумал. При воспоминании о друге мне становится легче. Сегодня он должен будет отрабатывать производственную практику на нашем заводе, сможем поболтать подольше. Ибрагим - мусульманин, в отличие от нас с отцом. По идее нам запрещено общаться, но он еще ребенок - заканчивает школу. Поэтому на нашу дружбу пока смотрят сквозь пальцы. Однако когда ему подберут невесту, все изменится. Мы больше не сможем общаться...вживую, будем как большинство переговариваться через видео-чат. Я не позволю кому-то лишить себя единственного друга. Это такой бред! Говорить о дружбе вер, о нашей единой борьбе, но при этом запрещать нам общаться. Мы с отцом выходим из нашего блока и сразу сталкиваемся в коридоре с Людмилой Федоровной. Ненавижу эту тетку. Она чокнутая - повернутая на вере. Ее любимый святой - Св. Сталин, вождь начавший войну с мутантами еще до того, как они стали мутантами. Так, по крайней мере, я поняла по урокам фактологии. В облике этой святоши есть что-то крысиное. Постоянно бегущие глазки, вечно выглядывающие не нарушил ли кто-нибудь распорядок или, не дай Св. Сталин, заветы церкви. Она сдала своего мужа властям, после того как он принес со свой работы конфеты - подарок их дочери на день рождения. Их единственная дочь - естественно Сталина- с тех пор перестала разговаривать, что весьма затрудняет ей жизнь. Большинство пропускных пунктов мы проходим используя голосовой сигнал. Сталина больше походит на отца, чем на мать - хоть в этом ей повезло.

-Что-то вы припозднились сегодня, так ведь можно и на службу опоздать, - Федоровна вцепилась в папин рукав. Меня передергивает от отвращения, но отец спокойно, как ни в чем, ни бывало, говорит, что мне слегка нездоровилось с утра, но теперь все в порядке.

-Ай-ай, бедняжка,- юлит соседка, при этом в маленьких крысиных глазках ни тени сочувствия. - Это все из-за твоей распутной жизни, милочка. Мало тебя отец ругает, ох, мало. Будь ты моей дочерью, я бы не давала тебе спуску.

Меня бесит эта соседка, но сейчас от ее слов становится лишь смешно. "Из-за распутства?". С каких пор одинокая жизнь стала распутством? Или она считает, что в тайне, кручу роман с женатым? В таком случае она мне льстит. Я бы никогда не решилась на подобное, учитывая, что это карается смертной казнью через закапывания в землю. По сути это означает голодную смерть, потому что церковники "не такие изверги, чтобы лишать жертву воды". Это мучительная и медленная смерть, я видела этих несчастных. В первую очередь их показывают "дефектным". Ни один мужчина не стоит таких мук, не говоря уже про банальный секс.

Я ничего не отвечаю на выпад "крысы", лишь стараюсь сдержать смешок при мысли о своей "распущенности". Очевидно, Федоровна принимает эти судороги за старания скрыть боль, поскольку на ее сухом личике расплывается довольная улыбка. Такая же была на ее лице, когда священник похвалил ее на службе за этот "моральный подвиг" - раскрытие "преступления" мужа.

-Извините, я вижу сослуживца, мне надо с ним переговорить, - отец освобождает руку, и мы быстрее спускаемся к эскалатору, в надежде догнать мифического сослуживца отца. Я буквально чувствую, как становится легче дышать. Забавно, что Федоровна повелась, она ведь знает, что отец - программист, создающий видео игры. Может не в курсе, что он работает в одиночку? Мы встаем на "конвейер", все вокруг смотрят на экраны своих коммов: общаются с друзьями или смотрят очередной сериал. Я не включаю комм и смотрю на слегка мерцающий купол. После войны воздух отравлен, мы вынуждены жить под землей или в герметичных куполах. Чтобы сделать обстановку повеселее, на купол транслируется видеозапись или цифровая картинка, изображающая природу до войны. Я вглядываюсь в пронзительно голубое небо, сердце сжимает непонятная тоска. Мои родители родились после войны, никто из живущих уже не помнит настоящее голубое небо. Почему же я тоскую по тому, чего никогда не знала. Я прикрываю глаза и пытаюсь представить каково это когда над головой не купол, а настоящее голубое небо. Воздух еще чист, свежий ветер обдувает лицо, и я стою где-нибудь ...на опушке леса одна. И кругом никого.

Отец кладет руку на мое плечо, предупреждая, что мы подъезжаем. Я неохотно открываю глаза, и вижу как приближаются двери Церкви Св. Владимира. Я приписана к ней с рождения. Мы сходим с эскалатора и ступаем на хромированную площадку перед церковью. Двери закрыты - их откроют за пять минут до начала службы. Я не понимаю, почему нам не дают войти в помещение раньше и спокойно занять свое место. Нет, они ждут, пока мы соберемся как стадо, и откроют двери лишь в самом конце. Наверно, чтобы посмотреть как мы ломанемся в узкий проход напирая друг на друга. И вот начинается. Двери приоткрываются, и проходная загорается зеленым светом. Каждый, проходя сквозь двери, называет свое имя, комм сверяет его со списками и дает добро. Почему - то нам запрещено посещать "чужие" церкви. Но мне в принципе наплевать, я бы и в эту не ходила, если бы это было возможно. Вот уже папа внутри, моя очередь я захожу в проем и четко произношу свое имя "София Васнецова".

***

Служба идет около часа, но по ощущениям - целую вечность. С экрана на нас смотрят цифровые изображения святых. Они редко меняются. Чаще всего -это любимец крысы - Св. Сталин, а также Св. Владимир. Последний представляет собой двуединый образ древнего крестителя Союза и вождя, спасшего наше государство от гибели в ядерной войне, которую устроили предки мутантов. Застывшие глаза святых и их восковые улыбки нагоняют тоску. На самом большом экране транслируется собственно сама проповедь - видео выступление патриарха. Он монотонно бубнит что-то про благодарность за спасение. Благодарность вождю, благодарность церкви и благодарность Богу. Именно в таком порядке. Бубнеж гипнотизирует, и усыпляет. Я изо всех сил стараюсь держать глаза открытыми, иначе кто-нибудь настучит. У меня уже были проблемы из-за "недостаточного уважения к церкви".

Служба продолжается. Я пытаюсь представить, чем сейчас занимается Ибрагим, его первая молитва проходит совсем рано. Все-таки ему приходится тяжелей, нас сгоняют на службу один раз в неделю, тогда как он должен молиться пять раз в день. Зато сегодня мы увидимся на работе. Это мысль невольно поднимает мне настроение. Мы с Ибрагимом дружим с детства. Его семья поселилась в нашей коммуне, когда мне было восемь лет. Ибрагиму тогда только исполнилось пять. Среди скрытных новоприбывших детей, он был самым тихим. Сын младшей жены - ему доставалось от всех членов семьи. Хрупкого телосложения, особенно по сравнению со своими братьями, он старался спрятаться от своих где - нибудь в темном углу. Он походил на загнанного олененка со своими большими черными глазами, в которых плескался страх. Я тоже избегала общения со сверстниками - они сторонились меня из-за казни мамы. Да я и не стремилась к ним. Мне не хотелось разговаривать, ни с кем. До появления мальчишки - напуганного больше, чем я сама. Ничего удивительного, что мы с Ибрагимом стали лучшими друзьями. У него сейчас важный период - выпускной класс. Скоро он выйдет на полноценную работу. Но сначала женится. Что ж, тем ценней для нас каждая встреча. Только с Ибрагимом я могу быть сама собой. Единственное из-за чего мы постоянно ссоримся это его излишняя, на мой взгляд, религиозность. По мне, ислам ничем не лучше православия - та же жестокость и дурацкие запреты. Но мой друг считает иначе, он по-настоящему верит. Не знаю, как ему удается сохранять веру в справедливого бога, учитывая постоянные побои от отца.