Этьен. Значит, я с ним поговорю. (Агата выходит из комнаты.)
Появляется Морис.
Морис. Кто был здесь только что?
Этьен. Агата. Папа, послушай, в твое отсутствие произошло нечто чрезвычайно важное. Приходил Лорансо. Несколько слов, которые он обронил по неосторожности либо со злым умыслом, возбудили у мамы совершенно недвусмысленное подозрение. Возможно, что это уже приходило ей в голову… И, разумеется, она воображает то, чего нет на самом деле.
Морис. Где она?
Этьен. Сейчас — у Агаты. (Молчание. Затем, с плохо скрываемой робостью.) Настал момент покончить с этим.
Морис. С чем?
Этьен. Прежде всего, ты не сможешь ее разубедить… даже если захочешь.
Морис. Да что мне до того, что она вообразила? Я не собираюсь отвечать на обвинения, какие ей вздумается бросить мне в лицо.
Этьен. Но, отец, это невозможно!
Морис. К тому же ее настроения минутны; через неделю она и не вспомнит об этом.
Этьен. Ты не имеешь права терпеть обвинения такого рода — надо ее опередить.
Морис. Милый мой, ты не можешь себе представить и сотой доли того, что мне пришлось выслушать от нее в продолжение нашей совместной жизни.
Этьен. Но в чем дело? Я еще могу как-то понять Агату, испытываемое ею чувство гадливости в связи с подобными обвинениями.
Морис. Выразись яснее.
Этьен. Я умолял ее поддержать эту ложь, ради выхода из тупика.
Морис. Ты просто сумасшедший. С какой стати?.. Надеюсь, она отказалась.
Этьен. Да, но…
Морис. С твоей стороны это было чистое ребячество, я рад, что она это поняла.
Этьен. Но почему — ребячество? Ведь для вас обоих это путь к освобождению!
Морис (с иронией). Я полагаю, такой способ освободиться показался Агате не слишком привлекательным.
Этьен. Отец, она любит тебя…
Морис. Никогда не знаешь, в какой мере можно положиться на женское сердце. Если бы я рассказал тебе один эпизод из моей жизни, воспоминание о котором до сих пор причиняет мне боль… увы, ты бы это признал и сам.
Этьен. Не надо мне ничего рассказывать. Прошлое не в счет. И потом… разве можно все классифицировать!
Морис. А что прикажешь делать с опытом?
Этьен. Я убежден, что в любви не существует опыта.
Морис. Поистине — речь юноши, еще не любившего!
Этьен. Когда любишь, прошлое стирается; ты как бы рождаешься вновь.
Морис. Знаю; многие, кто влюблен, повторяют это всякий раз. Увы, они обманывают себя. В любви, мой мальчик, каждый черпает из прошлых радостей, которые требуется обновить, или из разочарований, которые надо стереть из памяти… Скольким вещам еще должна научить тебя жизнь!
Этьен. Я предпочту обойтись без подобной науки.
Морис. Знай же, что все самое чудесное, привлекательное в наших отношениях с Агатой связано с тем, что мы не вносим в них ничего мнимо романтического. Между нами — абсолютное согласие…
Этьен. Тебе это только кажется.
Морис. Пройдя через определенные жизненные испытания, перестаешь доверять восторженным порывам. Жизнь учит ценить умеренность чувств, находить в них источник тонкого наслаждения. Как от пейзажа…
Этьен. Так, значит, эта целомудренная близость, победа, одержанная духом, не была — с твоей стороны, по крайней мере, — жертвой? Не рассчитывай, что это найдет во мне восторженный отклик.
Морис. Не все же я могу тебе объяснить, согласись…
Этьен. Не знаю.
Морис. Даже будь мои устремления не такими уж платоническими… мне известно по опыту, чего иной раз стоит поддаться порыву. Поверь мне, полное обладание — иллюзия, мираж!
Этьен. Во всяком случае, столь рассудительное счастье ее не могло удовлетворить. Она просто смирилась.
Морис. Я уверен в обратном… Повторю тебе еще раз: в этом мы достигли полного взаимопонимания. И обрати я к ней страстные мольбы — у нее хватило бы мудрости отказать мне.
Этьен. О, как же вы мудры оба! Я предпочел бы падение двух охваченных страстью людей вашей слишком легко одержанной победе над собой.
Морис. Мальчик мой, я не подозревал в тебе столь романтических наклонностей.
Этьен. Хватит иронии. Я чувствую себя на грани чего-то ужасного. Сейчас речь уже идет о нас с тобой, не только о тебе. К счастью, время теперь другое и от тебя не требуется столько добродетели. Откажись от этих каторжных цепей!
Морис. Могу я поинтересоваться, что ты так величаешь?
Этьен. Отец, если б ты мог видеть себя в зеркале! Тот, кто сейчас взглянул бы на тебя со стороны, ни за что бы не поверил, что ты любишь своего сына.
Морис. Так ты что, действительно хочешь нашего развода?
Этьен. Я страстно жажду этого — и для мамы, да, и еще для чего-то, что выше нас: называй это как угодно. Моей религией, если хочешь.
Морис. Но по какому праву?
Этьен. Ты сам дал мне это право, рассказав, чем была ваша жизнь. Я хотел бы расторгнуть ваши узы, как вырезают больное сухожилие.
Морис (неуверенно). Но я уже сказал тебе, Этьен: все не так просто. Двадцать три года совместной жизни — это связывает людей гораздо крепче, чем ты можешь предположить. И как ни суди друг друга…
Этьен. Но между вами — только озлобление, злопамятность, воспоминания, причиняющие боль.
Морис. Однако эти воспоминания цепко держат тебя… И потом, не надо быть несправедливым: вспомни, как твоя мать три года тому назад выхаживала меня, когда у меня начался перитонит.
Этьен смотрит на него с растущим изумлением.
Этьен. Но при тебе почти неотлучно была сиделка.
Морис (настойчиво). Разве одного этого не достаточно, чтобы убедиться, что в нас, за пределами того, что мы о себе знаем, есть глубинные резервы привязанности…
Этьен. Это привычка, а не привязанность.
Морис. Так ли уж легко их различить?
Этьен. Но ведь с какого-то времени…
Морис...Да, характер твоей матери испортился, в ней стала проявляться грубость; не помню, чтобы прежде меня это так шокировало. Должен признаться, что и под твоим влиянием…
Этьен. Как?..
Морис. Точнее, в силу твоего присутствия ее недостатки все больше бросались мне в глаза. Но если подумать — разве мне не в чем упрекнуть самого себя? Ты ведь знаешь, от меня можно ждать оскорбительных, безжалостных слов. Надо признать откровенно: я мог неуместными вспышками гнева, а подчас и пренебрежением в какой-то мере способствовать тому, что мы стали все меньше понимать друг друга… (Вполголоса.) Возможно даже… как знать?.. тому, что она так опустилась!
Этьен. Но, папа… я не хочу спорить с тобой, хотя справедливость, какую ты сейчас так неожиданно демонстрируешь, ранит меня больнее, чем суровость твоих прежних суждений. Нет, я изо всех сил хочу верить, что она была черства, нелепо упряма, что вина — на ней. На ней. (С дрожью в голосе.) Прежде всего потому, что иначе все, что было мной сделано и сказано… о, в этом случае я был бы просто чудовищем!
Морис. Этьен, надо видеть вещи такими, какие они есть…
Этьен. Но почему ты требуешь этого именно сейчас, когда, как мне кажется, напротив, твой очевидный долг — ринуться в неизвестное, не бросив ни единого взгляда в сторону прошлого! Скажи, отчего эта забота о справедливости проснулась в тебе так поздно?
