Элиза. Что, этот дурень проводил тебя до самого книжного магазина?

Агата. Ты говоришь о господине Лорансо?

Элиза. Разумеется!

Агата. Я не знаю, почему он кажется тебе глупцом.

Морис. Она тоже не знает, но это несущественно.

Агата. Он производит впечатление весьма порядочного человека.

Морис. Это золотое сердце.

Элиза. Главное, простофиля. Все им всегда вертели, кому только не лень. Да достаточно взглянуть на него. Рот всегда открыт…

Морис (поднимаясь). Я пошел в Сорбонну за Этьеном.

Элиза. Это после всего, что я тебе сказала?

Морис. Я не понял. До свидания, Агата. (Уходит.)

Элиза. О!..

Агата. Что ты?

Элиза. Нет, ничего… Какую книжку ты купила?

Агата. «Триумф смерти».

Элиза. Ну и название! Кого это?

Агата. Д’Аннунцио.

Элиза. Это о ней Морис и Этьен говорили вчера вечером?

Агата. Да.

Элиза. Тебе бы ее дали почитать.

Агата. Элиза, я вправе иметь какие-то свои книги.

Элиза (горничной, на стук). Что там такое?

Леони. Сударыня, принесли телеграмму.

Элиза (берет телеграмму). Из Буржа. Какая-нибудь неприятность. «Мирное улаживание дела продиктованных вами условиях невозможно но процесс может иметь неблагоприятный исход как быть желательны формальные инструкции». Ну вот. Мне надо ехать. Еще развлечение!

Агата. Что за процесс? Это по поводу того дела — о ремонте дома за счет арендатора? Но ведь в арендном договоре должно быть указано…

Элиза. Голубушка, я тебе объясняла тысячу раз…

Агата. Хорошо, можешь не повторять. Ну, а если написать очень обстоятельное письмо?

Элиза. С такими канальями это значило бы попусту изводить чернила. И потом, письмо: кто его составит? Морис?!.. Когда надо говорить, тут у меня все получается само собой, срабатывает инстинкт; а когда я оказываюсь перед бумажкой — ну, это уже совсем не то… Так что снова — расходы, трата сил. К счастью, у меня железное здоровье.

Агата. Все же ты должна поберечь себя.

Элиза. Только не говори ерунды, ладно? Кто, кроме меня, этим займется? Он-то, с его ленью, он бы давно избавился от недвижимости — и на каких условиях! Страшно себе представить. Все, на что он способен, это тратить. Знаешь, сколько стоил этот кошмар? Три тысячи пять франков уплачено за мазню, дитя мое, — каково? А я должна приноравливаться ездить в Бурж вторым классом. До войны со мной такого не бывало! Все эти вшивые фабричные ездят вторым, получая по сорок су в день. На днях я сказала об этом Морису — и знаешь, что он мне ответил? «Вот и отлично, поезжай третьим классом; наверняка встретишь там одних буржуа». А сам он — ему в путешествии подавай только спальный вагон… Вообще один бог знает, что они станут делать в мое отсутствие. И кухарка новая, она тут же усвоит дурные привычки, это сейчас в моде.

Агата. Но ты будешь отсутствовать очень недолго.

Элиза. Неизвестно. Вполне может случиться, что на это уйдет пять-шесть дней. (Решительно.) Послушай, милая, ты мне должна оказать услугу. Ты поселишься здесь на это время.

Агата. Не понимаю, в чем будет заключаться…

Элиза. А между тем дело нехитрое. Я не хочу по приезде застать в доме все вверх дном.

Агата. Но у меня нет для этого необходимых качеств.

Элиза. Ты смеешься. Все, что требуется, это заботливость и авторитет.

Агата. Именно: я не умею заставить повиноваться.

Элиза. На самом деле тебе это неприятно, уж лучше было бы сказать мне это начистоту. Я признала бы, что это весьма любезно с твоей стороны.

Агата. Но, Элиза…

Элиза. Мне кажется, что после того, что я сделала… Впрочем, ты, конечно, свободна. Не в моем характере напоминать людям, каких хлопот и денег они мне стоили: если они этого не понимают сами, тем хуже для них.

Агата (сдерживаясь). Во-первых, я не убеждена, что это не будет крайне неприятно твоему мужу.

Элиза. Почему?

Агата. Я раздражаю его. Ни он, ни твой сын не будут испытывать ни малейшего желания видеть меня рядом во все время твоего отсутствия.

Элиза. И что из того?

Агата. Терпеть не могу навязываться.

Элиза. Известно, что ты гордячка.

Агата. Будь я гордячкой, как ты выражаешься, — уверяю тебя, меня бы здесь давно уже…

Элиза. Гм… (Молчание.) Так ты боишься помешать им вволю попользоваться моим отсутствием? Пожалуйста, не возражай. Отец и сын будут иметь удовольствие остаться наедине друг с другом. «Наконец одни», — как говорится в той дурацкой пьесе, которую я видела на днях. Докучливая жена хоть раз уедет. Важно будет извлечь отсюда выгоду… Но именно это меня и не устраивает. Я разрушу их тет-а-тет. Ты их стесняешь — тем лучше! Ты поняла?

Агата. Неуверена.

Элиза. Но тут не требуется большого ума.

Агата. Ты что… не доверяешь своему мужу?

Элиза. Я? Не доверяю? О, дело вовсе не в этом — если ты это имеешь в виду. Мориса я бы оставила в Париже одного хоть на три месяца — пусть бы спал с кем ему заблагорассудится, я бы и пальцем не пошевельнула! Но меня не устраивает, что он окончательно перетянет на свою сторону мальчика, он станет измышлять невесть что насчет меня. Все же в твоем присутствии он воздержится от каких-нибудь чудовищных нелепиц… В конце концов, то, о чем я прошу, так естественно! Да ты просто бессердечна.

Агата. Элиза, но здесь вопрос элементарной деликатности…

Элиза. Ненавижу это слово! Одни, ссылаясь на деликатность, позволяют вить из себя веревки, другие отказываются делать то, о чем их просят; у меня нет никакой деликатности, и я горжусь этим. Эта добродетель для таких, как Морис. К тому же так удобно быть деликатным. Это не мешает жениться на богатой, не имея в кармане ни единого су.

^{Входят Морис и Этьен.}

Элиза (Морису). Тут у меня неприятность. Завтра утром мне надо ехать в Бурж: дело Роберто принимает скверный оборот, и поскольку возможно, что мне придется отсутствовать несколько дней, Агата на это время переселится к нам.

Агата. Элиза!

Элиза. Мы договорились. Только я должна тебе показать кое-что в доме. И чем скорее, тем лучше; пойдем.

Агата (тихо). Ты поступила дурно! (Выходят.)

Морис. Что все это значит? Мы должны будем терпеть присутствие этой вдовствующей воблы? Ну, нет! Подожди меня, я поговорю с твоей матерью.

Этьен. Не нужно, папа, прошу тебя; не сейчас. Агата выглядела явно очень удрученной.

Морис. Гм!

Этьен. Мне кажется, ты не вполне справедлив к ней. И потом… у нее всегда страдающий вид, а безутешный человек не может быть совершенной посредственностью.

Морис. Безутешный! Что за громкие слова! Вспомнить только ее мужа, это жалкое ничтожество… Может быть, она и прежде была такой. Есть дети, у которых всегда — вид жертвы, безо всякой на то причины. Словно их заставляют выпить рыбий жир.

Этьен (улыбаясь). Каким же ты, однако, можешь быть злюкой!

Морис (с неожиданной нежностью). Я рассчитываю стать добрее благодаря тебе… Видишь ли, это, может быть, не только моя вина.