Антуан. И все-таки я полагаю, что это связано с невероятным волнением, в которое ее поверг твой приезд.
Ноэль. Нет, ты сам в это не веришь. Где здесь логика? Она бы мне сказала: «Не сегодня… Завтра».
Антуан. Бесспорно одно — она страстно тебя любит.
Ноэль. Это все слова…
Антуан. Нет, это — единственная реальность. Видел бы ты, как она поджидает почтальона, как набрасывается на твои письма… Ты абсолютно не прав!
Ноэль. Отчего же так изменился тон ее писем? Здесь может быть только одно объяснение, и ты прекрасно это знаешь.
Антуан. Мой бедный Ноэль, клянусь тебе, ты просто бредишь: твои подозрения были бы чудовищны, не будь они… смешны.
Ноэль. Если здесь что и смешно, так это мое положение.
Входит Жанна; она в явном смятении.
Жанна. Извините, я только и делаю, что вхожу и выхожу… Я ищу свою сумочку, мне казалось, что я ее оставила здесь.
Антуан (тихо). Жанна, ради бога, одумайтесь. (Громко.) Ну, я пошел, мне пора взглянуть, что делается в моей конторе! (Уходит.)
Жанна. У меня сложилось совершенно определенное впечатление, что в момент, когда я вошла, вы говорили обо мне.
Ноэль. И дальше что?
Жанна. Но, Ноэль, я не могу допустить мысли, что ты поверил брату некоторые… интимные вещи!
Ноэль. Я не стану тебе отвечать, пока сам не получу от тебя объяснений.
Жанна. Ах… так ты все о том же!
Ноэль. Твое поведение порождает во мне худшего рода беспокойство.
Жанна. Но, бога ради, что ты хочешь сказать?
Ноэль. Повторяю: худшего рода беспокойство.
Жанна. Ноэль!
Ноэль. Если ты настолько безответственна, что не осознаешь всей серьезности иных слов и поступков…
Жанна. Так вот степень твоего доверия!
Ноэль. Доверие — это то, что должно подкрепляться.
Жанна. Вот так ты меня любишь…
Ноэль. Брось, пожалуйста. Оценить, как я тебя люблю, зависело только от тебя!
Жанна (глубоко взволнованная). Неужели ты действительно считаешь, что я лишила тебя возможности проявить свою любовь?
Ноэль. Еще бы!..
Жанна. Единственная любовь, имеющая в моих глазах цену…
Ноэль. Не знаю, что ты собираешься сказать, но предупреждаю, что война пока еще не отшибла у меня память.
Жанна. Я тревожусь, не повлияла ли она странным образом на характер твоей любви, — это было бы страшнее.
Ноэль. Итак, мне следовало принять твои милости с горячей признательностью…
Жанна. Тебе следовало… О, человек ни при каких обстоятельствах не имеет права не понимать!
Ноэль. Что все это значит? Я хотел бы разъяснений… Возьми любого мужчину: ты увидишь, найдется ли хоть один, кто согласится с тобой. Что я здесь должен понимать? Что ты меня не любишь — скорее всего, потому что любишь другого? Конечно, тебе, насколько я тебя знаю, эти месяцы разлуки должны были показаться утомительно долгими — как впрочем, и мне. Стало быть…
Жанна. Я запрещаю тебе повторять эту низость!.. Так вот до чего ты дошел, вот, оказывается, каково твое представление обо мне… и такие мысли зрели в тебе в сени смерти!
Ноэль. А смерть здесь при чем? (Молчание. Другим тоном.) В том, как ты держишься со мной, Жанна, есть нечто отталкивающее, мне кажется, ты должна это понимать. Женщина не вменяет мужчине в вину то, что он желает ее: ты пытаешься сделать вид, будто усматриваешь в этом влечении бог весть какой животный инстинкт.
Жанна. По сути… оно именно таково.
Ноэль. Ты же великолепно знаешь, что… это сама жизнь.
Жанна. Жизнь!
Ноэль. И прекрасная.
Жанна. Нет, неправда… в этом нет прекрасного.
Ноэль. Нет прекрасного? В полном обладании?.. Слиться в единое существо!..
Жанна. В единое тело, ты хочешь сказать. Но это не слияние двух душ!
Ноэль. Не начиталась ли ты ненароком благочестивых романов издания Плон-Нурри, по три с половиной франка за штуку?.. Но я тебе запрещаю это. Может быть, религия…
Жанна. Друг мой, прошу тебя, не произноси сейчас этого слова.
Ноэль. «Друг мой»!.. Но, в конце концов, если б я мог быть уверен, что это только кризис… ну, скажем, нравственная щепетильность, внушенная духовником!
Жанна. Как бы то ни было — это то наиболее глубокое, что есть во мне самой; и потом, это не щепетильность.
Ноэль. Ну, так ты безжалостна. Если б ты только могла себе представить, на какую жизнь там обречены бедные парни вроде меня!
Жанна (горячо). Ты полагаешь, я не думаю об этом? Да нет мгновения, когда бы меня не преследовала мысль об этих лишениях, об этой вечной угрозе!
Ноэль. Верится с трудом…
Жанна. Как представлю себе, что твоя жизнь — на волоске, что любая неожиданность может оказаться роковой, — я готова сойти с ума…
Ноэль. Если ты сама признаёшь, что в твоем поведении этой ночью было что-то от помешательства…
Жанна. Но, Ноэль, ты говоришь не о том: ведь это все — не в счет, это — не мы. Ты что же, не можешь понять?.. Неужели ужас постоянной опасности, постоянной неопределенности не откроет тебе глаза? Неужели ты не избавишься от этой мании, не сможешь побороть ее в себе? Два бренных тела… (С дрожью.) Бренных…
Ноэль. С той минуты, как ты отказываешь мне безо всякой причины, ты перестаешь быть моей женой. Ты… делаешь из меня вдовца.
Жанна. Не произноси это ужасное слово. Ноэль, возможно ли, что даже в такой момент нам не будет дано отнестись к жизни с глубочайшей серьезностью?..
Входит Моника с озабоченным видом.
Моника. Жанна, было бы неплохо, если бы вы заглянули в детскую. Жюли только что собралась одеть Андре в костюм моряка; мне кажется, лучше его оставить для воскресных дней, — но вам виднее.
Жанна. Какое это имеет значение?
Моника. Вероятно, не помешало бы дать этой неопытной бонне кое-какие инструкции; по-моему, она довольно-таки глупа. Но, конечно, как сочтете нужным. Я хотела бы еще добавить, что Андре ее совершенно не слушается. Наверное, пора и тут навести порядок.
Жанна (выведенная из терпения). Хорошо. (Уходит.)
Ноэль. Моника, у меня к тебе вопрос. Жанна заметно изменилась. Не можешь ли ты мне помочь разобраться в причинах этого? Что, аббат Рушет часто бывал здесь в последнее время?
Моника. Раз в неделю, как и прежде.
Ноэль. Ты ведь знаешь, я считаю его опасной личностью.
Моника. Я знаю только то, что у тебя против него — предубежденность, недостойная тебя.
Ноэль. Аббат Рушет — зловредный человек; он не только напичкан всеми предрассудками, присущими его собратьям, но — кроме того, помнится, я обнаружил в нем наряду с невыносимо вкрадчивыми манерами, которые в этих господах никого не должны удивлять, склонность соваться в чужие дела — что ему стоило в свое время нескольких колкостей с моей стороны. (Вставая.) Ведь это он умудрился тогда вбить клин между Шарлем Кордье и его женой, как тебе известно.
Моника. Ну можно ли быть до такой степени несправедливым! Неужели аббат Рушет виноват в том, что этот негодяй…
