Война застала его в Измаиле, где Федорович работал директором областной конторы Украинского культторга. Первое, что ощутил Антон Брониславович в начале войны, — страх. Противный, как резь в желудке. Страх не только от воздушного налета — самолеты сбросили будто невзначай несколько бомб и больше не появлялись. Но ведь они могли появиться снова! Раз война, можно ждать чего угодно. Невыносимым было это ожидание… В Измаиле распространились слухи — немцы и румыны расстреливают поголовно весь партийно-советский актив, немцы вот-вот займут Измаил, так говорил откуда-то эвакуированный, откуда-то знавший все подробности человек, постоянно сидевший на скамейке в сквере. Человека задержали за распространение панических слухов, отвели в милицию, но слухи от этого не прекратились.

Если расстреливают советский актив, то кто станет разбираться, каким директором он был — директором госбанка или Укркультторга. Раз советский директор — к стенке.

Главное — невозможно выбраться из города. Не пойдешь же пешком в Одессу. Это уж только на крайний случай. В поисках транспорта Антон Брониславович и отправился в горком партии. Говорили, будто партийно-советский актив хотят эвакуировать в организованном порядке. Но оказалось, что в горкоме про эвакуацию не было и речи. Наоборот, актив мобилизовали на оборону.

— Пришел! Правильно! — пробегая по коридору, крикнул ему знакомый из оргинструкторского отдела. — Заходи, что-нибудь подберем.

Предложили ему должность комиссара строительного батальона, который формировался в Измаиле.

Сотрудник оргинструкторского отдела по-своему понял замешательство Федоровича.

— Ты раньше времени нос не вешай, — убеждал он его, — не всем же сразу на фронт идти. Доставишь батальон в Одессу, что-то другое дадим. Там и на фронт пойдешь. В современной войне что тыл, что фронт, разницы, считай, никакой нет… Ну как?

Антон Брониславович согласился. Ему казалось, что это лучшая возможность попасть в Одессу. Собрав пожитки, погрузив чемоданы на полуторку с шанцевым инструментом, прихватив даже стеганое китайское одеяло с шелковым верхом — подарок жене, Федорович начал свою военную службу.

Правда, колонна строительного батальона не сразу направилась в Одессу. Некоторое время пришлось работать на границе, потом чинили разбитые мосты, дороги, поврежденные налетами авиации, и только в июле попали в Одессу. Здесь Федорович внезапно «заболел», отстал от батальона и затерялся в сутолоке и неразберихе военного времени.

Противник на всех фронтах наступал, сводки были тревожные, и Антон Брониславович раздумывал, как быть дальше — эвакуироваться ли с женой и пойнтером в глубокий тыл или остаться в городе. В облторготделе ему вдруг предложили совершенно нелепую по военному времени должность — управлять конторой Главпарфюмера. Он согласился: поживем — увидим, что будет дальше.

В своей жизни Федорович переменил немало должностей, и все они так или иначе были связаны с торговлей или снабжением. В этом отношении Антон Брониславович был верен себе. То заведовал разливочным цехом на пивоваренном заводе, то был директором колбасной фабрики, то управляющим облвинтреста. Потом были культторги, закрытые распределители, фирменные магазины. Года два Антон Брониславович заведовал продовольственным магазином областного управления НКВД. На этом основании писал в анкете: с такого-то по такой-то год — служба в НКВД. Он считал, что эта строчка его и подвела. В отделе кадров треста Антона Брониславовича вызвали как бывшего чекиста и затем рекомендовали на подпольную работу…

Люди, повешенные на балконах одесских улиц, на ветвях платанов, на переплетах портальных кранов в морском порту, произвели гнетущее впечатление на Федоровича. Впрочем, теперь он стал Петром Ивановичем Бойко. Это еще хуже! Ведь каждый встречный, каждый прохожий — на Дерибасовской, Нежинской, Ярославской мог опознать в хозяине слесарной мастерской бывшего управляющего конторой Укркультторга, Главпарфюмера и толкнуть его в петлю. Нет, это очень страшно — ходить и ждать!

Вот тогда, терзаемый страхом, Антон Брониславович и решил — надо отсидеться. Пусть одни считают его партизаном, другие хозяином мастерской, а он будет сам по себе. Придет в полицию и заявит — да, работал в НКВД, заведовал магазином. Своим же потом можно сказать — хотел легализоваться для лучшей конспирации.

С таким настроением Антон Брониславович шел в полицейский участок, нащупывая в кармане газету с приказом румынского генерала. Командующий городским гарнизоном обещал прощение всем советским офицерам, которые добровольно явятся на регистрацию в местные полицейские участки.

Выполнить задуманное не удалась — потребовали заявление. Ну и что ж — первый шаг все-таки сделан. Заявление он напишет, ничего страшного.

Выйдя из участка, Антон Брониславович встретил на улице младшего Гордиенко. Встреча не из приятных. Этот парень просто раздражал его. Признаться, Федорович его даже побаивался — Яков сломает себе и другим шею. Просто бешеный! То связался с Фрибтой, и неизвестно теперь, чем это кончится, то задумал минировать дом на Красноармейской. Федорович был уверен, что Гордиенко рассказывает ему далеко не все, что делает он со своими дружками. Лучше от него как-нибудь избавиться.

Столкнувшись с Яшей нос к носу, Бойко-Федорович недовольно сказал:

— Нечего днем болтаться по улицам, шел бы в мастерскую работать. Могут прийти посетители, а тебя нет на месте.

Под «посетителями» Федорович, естественно, подразумевал связных от Бадаева.

Поздний визит агента сигуранцы встревожил и напугал Федоровича. Хорошо, что дома были только он и жена. Ребята опять бродили где-то по городу.

Друмеш спросил, здесь ли живет Петр Иванович Бойко, и, убедившись, что перед ним именно тот человек, который ему нужен, предложил пройти с ним.

Когда они вышли, он не произнес больше не единого слова, только указывал: прошу направо, теперь сюда, идите прямо…

Было темно, и редкие синие фонари горели только в центре. На улице Бебеля стало немного светлее, ветер раскачивал синие лампы над мостовой. Комендантский час еще не наступил, но прохожих было совсем мало. Ни Бойко, ни Друмеш не заметили, как один из прохожих остановился, удивленно поглядел им вслед и пошел сзади на таком расстоянии, чтобы только не потерять их из виду.

В сигуранце поднялись на второй этаж, прошли по коридору и очутились в маленькой комнате с двумя дверьми — одна та, через которую Друмеш ввел Бойко, а другая — полуприкрытая, вела в соседнее помещение. Там тоже горел свет и слышались мужские голоса.

— Посидите, — сказал Друмеш и оставил Антона Брониславовича одного.

Комната была почти пустая, стоял здесь только стол, покрытый листом прозрачного плексигласа, без единой бумажки, даже без чернильницы, кресло, табурет и маленький запертый шкаф в углу, рядом с входной дверью.

Бойко сидел долго, может быть, с полчаса, начиная все больше томиться тревожным ожиданием. Когда стало совсем невмоготу, вошел, наконец, невысокий чернявый румынский офицер с гладко зачесанными, напомаженными волосами. Сел в кресло, пристально посмотрел на Федоровича, помолчал. Сказал негромко:

— Я локатинент Харитон, следователь бюро Жюридик. Вы знаете, что это такое?

Нет, Федорович ничего не слышал о Жюридик. Харитон разъяснил: бюро Жюридик — военно-следственная полиция, которая занимается расследованием преступлений и передает дела в военно-полевой суд.

Харитон снова помолчал, снова пристально взглянул на Антона Брониславовича и так же негромко спросил:

— Вы знаете, кто убил Фрибту?

Федорович почувствовал, будто пол уходит из-под его ног. Но он нашел в себе силы сказать:

— Я не знаю, кто такой Фрибта.

— С кем вы говорили сегодня на улице, когда вышли из полицейского участка?

— Я ни с кем не говорил, господин Харитон, здесь какая-то ошибка, — упавшим голосом ответил Федорович. В его голове молнией пронеслось: «Неужели они все знают?»

— Советую вам не допускать ошибок. — Харитон сделал ударение на втором слове. — Господин Жоржеску! — позвал он кого-то из соседней комнаты. Затем без всякого перехода резко и громко закричал: — Встать!.. Кому говорю, встать!..