«Танкисты! — обрадовался Иван. — Значит, поблизости должны быть и танки».

И. А. Кобзарь

Стараясь ничем не выдать своего присутствия, он последовал за танкистами, которые исчезли за холмом. Переждав короткое время, Иван подполз к покатым склонам высотки. То, что предстало его взгляду, заставило радостно и тревожно забиться сердце. Японские танки стояли здесь двумя рядами, как на плацу. Сколько же их? Он быстро пересчитал: двадцать две машины.

Вася уже ожидал его.

— Обнаружил минометную батарею. Танков нигде не видно, — сообщил он.

— Есть танки! Целых двадцать две штуки! — обрадовал его Кобзарь. — Потом расскажу, как удалось их обнаружить. А сейчас нужно быстро возвращаться к своим и доложить командиру.

Вблизи того места, где находилась японская батарея, разведчики снова остановились. От орудий, куда-то в глубь острова, тянулись телефонные провода. «А что если их перерезать? — подумал Кобзарь. — Наверняка к месту обрыва пошлют телефониста. Чем не „язык“?»

Он поделился своими соображениями с Васей, и тот одобрительно кивнул.

Вырезали из вражеской линии метров десять провода, причем сделали это в густых зарослях кустарника. Здесь легче будет незаметно взять японца.

Ждать пришлось недолго. На счастье разведчиков, самурай оказался маленьким, тщедушным. Кобзарь обмотал гранату Васиной бескозыркой, чтоб ненароком не убить японца, и тюкнул его по затылку. Японец сразу обмяк. Заткнули ему рот носовыми платками и потащили.

Хоть и не был самурай тяжелым, все-таки скоро оба разведчика выбились из сил. Их приметили, когда они были уже у самых своих окопов. Противник поднял такую пальбу, что, казалось, уцелеть невозможно. Однако и Кобзарю, и Никифорову повезло — ни пуля, ни один осколок их не зацепили. А вот пленного ранило в плечо. Правда, рана оказалась пустяковая, его быстро перевязали и отправили допрашивать. Ну, а Иван со всеми подробностями рассказал командиру, где скапливаются японские танки, откуда, по его личному разумению, их можно ожидать. Потом он возвратился в свой окопчик у колючего кустарника.

…Из задумчивости его вывел близкий разрыв снаряда. Кобзарь чуть приподнялся. Впереди, огибая почти отвесный скат сопки, причудливым серпантином вилась дорога, и к самой ее обочине подступало вязкое болото. Иван находился на самом фланге подразделения.

Совсем близко от него расположились техник-лейтенант Водынин, краснофлотец Власенко, старшина 2 статьи Бабич и сержант Рында. Он хорошо знал этих ребят — верные, надежные товарищи. Когда ранили Водынина, Власенко лег рядышком, достал индивидуальный пакет, начал перевязывать.

Тут-то донесся с обратных скатов сопки надрывный рев моторов.

— Приготовиться к отражению танков! — раздался голос командира взвода.

Кобзарь достал из висящего на ремне подсумка гранаты и высунулся из укрытия, чтобы лучше разглядеть приземистые японские машины.

— Один, два, три, — вслух считал он.

Их уже было шестнадцать. А из-за поворота дороги появились еще две. Видимо, самураи рассчитывали, что советские десантники, ослабленные беспрерывными боями, не смогут устоять против танков. Еще большую уверенность японцам придавало то обстоятельство, что у высадившихся на Шумшу советских подразделений пока не было еще своей артиллерии. Противник рассчитывал с ходу ворваться на захваченную нами позицию и с маху покончить с десантом.

А те и не думали отступать. Прищурившись, Иван наблюдал, как машины развернулись в боевой порядок. Сейчас бы несколько хороших залпов, и конец этим железным черепахам.

Но пушки далеко. Надо рассчитывать на свою собственную «карманную артиллерию». Иван зажал в руке прохладную ручку гранаты. Ее тяжесть придала ему уверенность в себе.

Между тем раненый лейтенант Водынин, прижав к животу плоский диск противотанковой мины, согнувшись и пошатываясь, побрел к огромному валуну, тому, что навис над дорогой, по которой двигались японские машины. Что он делает?! Пока Кобзарь разбирался, что к чему, синеглазый красавец Водынин скатился под самые гусеницы вражеского танка. Грохнул взрыв…

Взорванный лейтенантом танк преградил дорогу другим машинам. Японцы принялись суетливо оттаскивать искореженную махину в сторону.

Иван облизал кончиком языка пересохшие губы. Как хочется пить! А воды нет. Последнюю залили в пулемет.

Короткая очередь с танка срезала чахлую траву почти у самой головы. Пришлось вжаться лицом в землю. Острый камешек оцарапал небритую щеку, и на ней выступила темная полоска крови. Осторожно приподняв голову, Кобзарь обнаружил, что машина совсем близко. Отчетливо были видны вмятины на лобовой броне.

Танк фыркнул моторами, заскрежетал гусеницами. И гулко, как набат, забилось сердце Кобзаря. Кажется, эти удары Иванова сердца слышны не только товарищам, лежащим поблизости, но и врагам, сидящим за тяжелой броней… Иван сбросил бушлат. Язык, будто мозоль, — сухой, шершавый. В висках стучит: «Пора, пора…»

Танки сбавили ход. Но передний — вот он, рядом.

Ивана словно ветром выдуло из окопа. Вот он — весь на виду у своих и врагов. В каждой руке по связке гранат, весь напружинился, голова втянута в плечи, ноги расставлены, как для прыжка. Он уже поднял руку, чтобы швырнуть гранату под гусеницу, но тут словно горячей плетью ударили по ней — рука беспомощно повисла вдоль тела.

Как быть? Неужели пропустить вражеский танк в глубину наших боевых позиций? И тогда пришло единственное решение, о котором еще несколько минут он и думать не думал. Но ведь тогда повиновались обе руки, можно было остановить машину ударом «карманной артиллерии». А сейчас?..

Кобзарь сделал шаг навстречу железному чудовищу. Тут они — гранаты, он прижимает их к себе рукой, которая еще действует.

Мгновение, и тяжелая машина с опаской обойдет его стороной, устремившись на наших бойцов, которые лежат у подножия сопки. Нет, не обойдет! Рывок — и Иван Кобзарь ныряет под гусеницы танка.

Кажется, не взрывчатка, спрятанная в тесный корпус гранаты, а сердце советского воина, переполненное ненавистью к врагам, разнесло на куски вражескую броню…

Бессмертное сердце Кобзаря…

«Дорогие друзья! Нас было четыре брата: Антон, Василий, Григорий и Иван. Все мы с честью сражались за нашу Советскую Родину. Смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками в Донбассе погиб Антон, а в ожесточенном бою с японскими самураями — Иван.

Мы, братья погибших в бою за нашу Родину, призываем вас, воинов, высоко чтить подвиги героев Великой Отечественной войны. Постоянно совершенствуйте свое боевое мастерство, досконально изучайте новейшую технику и оружие, зорко охраняйте рубежи советского Дальнего Востока».

(Из письма Василия и Григория

Кобзарь морякам-тихоокеанцам).

Каждую весну в небольшом селе Ковтуновке на Черниговщине зацветают розовым цветом вишневые сады. Собираются по вечерам здесь парни и девчата, песни поют, танцуют под гармошку. Юные односельчане Ивана Кобзаря, они знают о нем все: где службу моряцкую служил, где сердцем своим заслонил от гибели товарищей. И хотя никогда не бывали на Курилах, не видели своенравного Тихого океана, душевно поют песни о далеком крае, ставшем для них родным и близким.

— Бабич Петр Владимирович!

Услышав свою фамилию, он немного растерялся, чуть замешкался. Рядом сидевший товарищ коснулся рукой его плеча.

— Иди, тебя вызывают.

Тогда он поднялся, подобрался весь, как в молодые годы на построениях, когда приезжало в их аварийно-спасательный отряд флотское начальство, и зашагал по широкому проходу между рядами кресел. Высокий, плечистый, на лацкане темного «парадного» пиджака — орден Отечественной войны первой степени. В такт шагам позвякивают медали.