Сейчас — совсем другое дело.
Петр вылез из саней возле здания райвоенкомата. Он отряхнул с валенок снег, опустил воротник полушубка и вошел в помещение. Возле обитых черной клеенкой дверей стояли мужчины. Вскоре их увела с собой на медицинскую комиссию высокая молодая женщина в стеганой ватной куртке.
Петр несмело постучал в дверь.
— Разрешите?
— Да.
В кабинете сидел военный в наброшенной на плечи шинели. Он повернул голову, внимательно поглядел на Петра.
— Слушаю.
— Я… У меня заявление.
— Давай.
Прочитав заявление Петра, военный откинулся на спинку стула.
— Семнадцать лет, — мягко, будто подбирая слова, чтобы не обидеть юношу, проговорил он. — Рановато тебе на фронт… Ну-ну, не хмурься. Садись. — И подвинул Петру табуретку. — Ведь я тебя помню. В прошлом году на районном совещании передовиков сельского хозяйства выступал ты. Верно? То-то же! Интересно рассказывал о своей бригаде… Запомнилось мне твое выступление. А с военной службой потерпи.
— Как?
— А вот так…
— Отказываете?..
— Надо подождать.
Ильичев нахлобучил на вихрастую голову шапку.
— Ясно. Чего уговаривать… Не малое дитя.
Повернулся. Шагнул к двери.
— Постой! Ты пойми, не имею я права. Молод ты еще. А за отца другие отомстят…
На защиту Родины
Он все-таки добился своего…
Наталья Сергеевна весь день бодрилась, то и дело поправляя цветастый платок. Она хлопотала у плиты, когда в дверях показался Петр. Его высокая статная фигура закрыла весь дверной проем от порога до притолоки. Мать ласково спросила:
— Ну что, сынок?
— Все в порядке, мама, — ответил Петр. — Завтра в путь-дорожку дальнюю…
Провожали Петра Ильичева, Степана Калябина и Алексея Додуха чуть ли не всем колхозом.
Утреннее солнце медленно разгоняло пелену тумана. По синему небу плыли кудрявые облака. У железнодорожной станции товарищи и родные окружили ребят, желая им доброго пути.
Как только раздался паровозный гудок, мать прижалась к Петру.
— Береги себя!
Так хотелось ей сказать сыну заветное слово, такое, чтобы помогло и врага победить, и самому остаться живу-здорову. Но дыхание перехватило, по лицу лишь слезы потекли.
Ильичев вскочил в вагон и, помахав рукой провожающим, сел рядом с Калябиным и Додухом.
На больших станциях они узнавали последние оперативные сводки, добывали газеты. Бежали с ними в свой вагон.
— Слушайте, ребята, сообщение Совинформбюро…
А поезд, запыхавшись от быстрого бега, стремительно катил на восток. За окнами чередовались поля и степи, тайга и горы, реки и озера. Родной Отчизне, казалось, не было конца и края.
На маленькой таежной станции эшелон задержали и перевели на запасный путь. Призывники гадали-рядили, что бы это могло значить.
— Неужели здесь нам служить придется?
— Не может быть!
— Еще как может…
Петр предложил:
— Чем без толку воду лить, давайте к командиру пойдем и спросим.
— Вот ты и сходи, — сказал ему Додух под молчаливое одобрение других. — Не всем же вместе…
Петр легко спрыгнул на землю и зашагал вдоль эшелона к станции. У самого железнодорожного пути стеной стояли стройные кедры. От высокой травы исходил пряный запах мяты.
Какая-то старушка с лукошком уставилась на Петра удивительно ясными глазами.
— Ты откуда, касатик?
— Издалека, бабушка. Скажите-ка, мне вот что: от вас до моря-то далеко?
— Чего-чего? Какое такое море? У нас тут и ручья путного нет!
— А вы что здесь делаете? — вдруг раздался чей-то голос.
Обернулся Петр и увидел капитана, начальника эшелона, который, конечно же, слышал, как о море спрашивали. Краска стыда залила щеки Петра. Но капитан сделал вид, что не заметил этого.
— Вы из какого вагона?
— Из третьего.
— Пойдите, передайте своим товарищам, чтобы готовились в баню.
— Есть!
…Море Петр Ильичев увидел впервые, когда поезд приближался к Владивостоку.
Эшелон шел побережьем. И в нескольких метрах от железнодорожного полотна бились, закипая, на камнях волны. А дальше, за белопенной кружевной чертой прибоя, сиял под солнцем, искристо вспыхивая, бесконечный морской простор…
Прибывших новобранцев погрузили на катер. Они не сводили глаз с боевых кораблей, могучих, красивых. Было что-то непередаваемо величественное и гордое в строгих очертаниях их корпусов и надстроек, в безмолвии застывших артиллерийских башен, торпедных аппаратов и пулеметов.
«Вот это да, — подумал Петр. — Силища-то какая! Пожалуй, вся держава строила такую махину… Тут и инженерам, и рабочим, и конструкторам работы хватало».
Он даже присвистнул в радостном изумлении. Старшина, видимо, понявший, какие чувства овладели им, спросил:
— Что, дивишься?
— Тут есть чему подивиться! Вон они какие…
— Нравятся? А теперь вот сюда взгляни, левее.
Петр, оторопев, рассматривал проходивший мимо корабль. Такой и во сне ему не снился. Гигант!
Сбывалась давняя мечта парня, мечтавшего о море. Он будет матросом!
Первые шаги
В одном отделении с Петром Ильичевым подобрались матросы очень разные по характеру. Украинец Николай Сидоренко, или, как его с первого дня называли, Микола, еще по-мальчишески узкоплечий, весельчак, любитель песен и плясок, не прочь был, чтобы товарищи выполнили за него какую-нибудь работу. Алеша Додух — наоборот, неразговорчивый, медлительный, но очень трудолюбивый; добрейшей души — Степан Калябин.
Прежде всего, что сделал Петр, — это достал свежую газету. Вокруг него сгрудились матросы, и он начал читать вслух. Дикция у него была хорошая, слова он произносил четко, отдельные места из статей, на которые, по его мнению, надо было обратить особое внимание, повторял дважды.
Позднее, когда приводили в порядок оружие, произошел небольшой, но поучительный инцидент.
— Товарищ старшина! — сказал один из матросов. — Винтовку вычистил. Все в порядке!
Старшина одобрительно улыбнулся.
— Так быстро? Как фамилия?
— Сидоренко, товарищ старшина.
Старшина осмотрел его винтовку и нахмурил брови.
— А это что? — Он указал на пыль в уголке паза. — Разве так надо ухаживать за оружием?
Сидоренко опустил голову.
— Вычистить заново, — приказал старшина. — И как следует. Понятно?
Последними заканчивали работу двое: Ильичев и Додух. Они не спешили, действовали сосредоточенно, вдумчиво. Когда Петр обратился к командиру отделения за разрешением смазать винтовку, тот осмотрел его оружие и одобрительно заметил:
— Та-ак! Вычистили хорошо. Смазывайте!
Через несколько минут все было готово — тщательно вычищенные детали покрыты ровным тонким слоем смазки.
Вечером, после занятий, когда Ильичев, Калябин и Додух находились в Ленинской комнате, к ним подошел радостно возбужденный Сидоренко.
— Слышали, хлопцы, новость? — обратился он к ним. — Завтра присягу будем принимать!
— Нам об этой новости еще неделю назад замполит говорил, — усмехнулся Петр.
— Ну, тогда скажи, почему военные присягу принимают? — не сдавался Сидоренко.
Действительно, почему? Вопрос был неожиданным и, как показалось Ильичеву, трудным.
«В самом деле, — задумался он, — почему мы не делаем этого, когда, скажем, закончив учебу, начинаем работать где-то в колхозе, на заводе, фабрике… Ведь присяга существует только в армии и на флоте».
Он увидел лукавую улыбку на лице товарища и понял, что у того уже готов ответ. Тогда попытался сам размышлять вслух.
— Все-таки у военного человека особые обязанности. Почетные и очень ответственные. Мы как бы часовые всего государства. Тут малейший промах даже одного бойца может дорого стоить. Значит, необходима торжественная клятва на верность народу! Я так понимаю…
— Совершенно правильно понимаете, товарищ Ильичев, — неожиданно услышал Петр за своей спиной голос замполита, который подошел, встал рядом. — Это вы хорошо сказали. Присяга — клятва на верность народу.
