Соколиной охотой увлекались многие цари. Царицы любили больше псовые охоты. Петр I не любил никаких охот, а если его приглашали, говаривал: «Царю подобает быть воином, а охота есть занятие холопское». А когда помещик Короткин позвал царя на медвежью травлю, царь отвечал: «У меня есть и свои звери — и внешние и внутренние»^[141].

Елизавета же Петровна не гнушалась никаким видом охоты, начиная от зайцев и кончая травлей волков и медведей. Даже этих животных специально для нее разводили. Особенное приволье ей было с этой своей страстью в Подмосковье. Неподалеку была роща Волчье, где по ночам зимой выли волки, бывшие под специальной охраной царицы, и она часто выезжала поохотиться на них. Вот как описывает один из историков такую охоту царицы: «Ату его! Ату его! С пронзительным свистом, диким гиканьем, звучным тявканьем гончих, вытянувшихся в струну резвых борзых и оглушительным грохотом арапника мчалась с замиранием сердца шумная ватага рьяных охотников, молодцов-удальцов, оглашая затишье дворцовых волостей слободы, представляющий широкий разгул для утехи царевны, скакавшей на ретивом коне. Рядом несся любимый ее стремянной Гаврила Извольский со сворами собак борзых и гончих, в причудливых ошейниках, далее кречетники, сокольничьи, ястребинники со своей птичьей охотой, все на горских конях, со всем охотным нарядом по росписи: ястребами, соколами и кречетами. Охотничий убор служителей был: мундир сукна зеленого, лосиные по локоть рукавицы»^[142].

Уставшая, измученная после такой охоты, но довольная, словно сбросившая с себя все накопившееся напряжение, стресс, как говорят теперь, возвращалась Елизавета Петровна в свой дворец, чтобы… начать ночную жизнь, полную балов, маскарадов, театральных представлений и такую насыщенную, что мы просто не понимаем сетования Екатерины Великой на «ужасную скуку елизаветинского двора». И людей-то там интеллектуальных нет, одни собранные посредственности, и однообразие там, и скука, от которой мухи дохнут. Но нам кажется, будучи в это время очень несчастливой в личной жизни, Екатерина и воспринимала все под мрачным углом зрения несчастливой женщины. Иначе она, несомненно, нашла бы много прелести в ночной жизни императрицы Елизаветы, которая ночь превращала в день, а спать ложилась в пять часов утра.

Дворцовый распорядок дня и ночи очень насыщен. Тут и рожечники со своими дудками, музыка, которую Елизавета первая из цариц ввела во дворец, и театральные представления, на которых она хотя сама и не играла, но выполняла роль костюмерши, гримируя и одевая актеров-мужчин, исполнявших женские роли. Танцевала она превосходно, и по праву считалось, что лучше ее никто менуэт не танцует. Обожала маскарады, на которых появлялась почти всегда в мужских нарядах, и был у нее целый запас таких костюмов — от гвардейского офицера до пажа включительно. А поскольку имела очень стройные ножки, любила выступать перед придворными в роли такого бравого капитана в облегающих рейтузах. Если познакомиться с распорядком дворцовых празднеств, то не было там такого дня, в котором отсутствовала бы зрелищность. И комедии, и трагедии, и музыкальные концерты, и оперная музыка. И везде царица блистала, меняя за ночь платья по три, четыре раза, удивляя всех их богатством и большой стоимостью. А в это время Екатерина умирала от скуки и плакала не только по ночам, но часто и днем.

Насытившись охотой и ночными празднествами, удалялась наконец наша царица на покой что-то так в шестом часу утра. Но вот ей показалось, что в ее комнате довольно прохладно. Без зазрения совести или малейшей неловкости заберет она в свой альков роту гвардейских офицеров и придворных чиновников и прикажет им… часто и интенсивно дышать, дабы быстрее нагреть комнату. Ну, надышались офицеры духом царицыного алькова, удалились, пора ей на боковую. Не тут-то было. Неугомонная Елизавета Петровна не уснет, если ей старухи сказок не расскажут. Специально с площадей брали торговок и старух, чтобы те сказки и разные истории царице рассказывали. Под их рассказы и чесание ей пяток она засыпала. А когда царица спала, уже был день, но по Полицейскому мосту запрещалось ездить экипажам, чтобы стук колес и топот не разбудили императрицу, и плевать ей было, что это распоряжение парализовало конный транспорт, а значит, и дела чиновников, едущих по своим департаментам.

Вот уж для кого Россия была «моим маленьким хозяйством», так это для Елизаветы, хотя слова эти сказала Екатерина Великая, которая, несмотря на свои многочисленные и часто беспорядочные любовные связи, в распорядке дня была очень точной и пунктуальной и никогда не осмелилась бы нарушать принятый распорядок рабочих людей ради своих капризов.

Екатерина Великая, вставая очень рано, часов в шесть-семь, к старости в восемь, никогда не будила своих горничных и не требовала от них помощи с утра, одевалась сама, а если «проспал» топильщик печей, она не считала для себя зазорным самой затопить камин. Нас вообще удивляют и восхищают человеческие качества этой царицы. Мы в мировой истории таких не встречали. Ко всем слугам, даже самой низшей категории, от судомоек до вытиральщика пыли, она относилась с неизменной приветливостью, вниманием и доброжелательностью. А ведь у нее на плечах — вся Россия, но ее обычай был: никогда не показывать людям свое плохое настроение и не срывать на них свою злость. Вот бы поучиться малость этой черте Екатерининого не столько характера, сколько воспитания, даже самовоспитания нашим некоторым «новоиспеченным русским», у которых спесь раньше их выросла, и к «мелким людишкам», не имеющим ни роскошных автомобилей, ни вилл за каменным забором, они относятся с поразительным презрением. Девизом Екатерины было: «Хвалить вслух, ругать потихоньку». Ну и платили ей подданные тем же: они ее любили. Не правда ли, редкое качество по отношению к царствующим особам? Обычно просто боятся, а страх нередко и ненависть вызывает.

При Елизавете Петровне пышность двора еще больше разрослась. С ее легкой руки роскошь жизни стала укореняться среди приближенных и свиты. Считалось уже постыдным всего этого не иметь. Однажды (это было во времена царствования Елизаветы Петровны) сенатор Одоевский вернулся домой очень взволнованный. «Представьте себе, — объявил он гостям своей жены, — я только что встретил сенатора Жукова в карете, запряженной вместо шестерки всего четверкой лошадей! Какое неприличие! Куда мы идем?»^[143]

Французский посланник Позье, описывая пышность елизаветинского двора, в котором и в обычные дни давали французскую комедию, итальянскую оперу, немецкую комедию и русские театральные представления, особое внимание обращает на необыкновенную роскошь нарядов дам, ослепляющих богатством и ценностью драгоценных камней, ими усыпанных.

Ненасытная жажда удовольствий — вот квинтэссенция правления Елизаветы Петровны. При таком превалировании чувственных и духовных наслаждений трудно давались этой царице соблюдения религиозных обрядов, которым неизменно следовали все царицы. Мы имеем в виду посты, эти изнуряющие человеческий организм ограничения в еде и наслаждениях — предписания, которыми особенно богата православная религия.

Да, хорошего в этих изнуряющих постах и богомольях было мало, но религиозная царица скрупулезно их соблюдала. Однако и тут нашла способ на компромисс с господом богом пойти. Все благочестивые в посты рыбу едят, Елизавета Петровна — варенье с квасом, поскольку рыбу терпеть не могла — она вызывала у нее тошноту. Все постные дни недели соблюдают, Елизавета устраивала обеды в одну минуту после полуночи, ибо, согласитесь сами, одна минута первого ночи со среды — это уже четверг, день не постный и можно есть скоромное. Богомольцы, истирая ноги, проходя 30–40 километров в день, без памяти бросались на солому и засыпали мертвым сном, Елизавета же Петровна, отшагавшая пешочком во имя бога свои километры, спать ложилась не одна, а со своим фаворитом, которого специально для телесных радостей брала с собой на богомолья. И, конечно, такое служение и богу, и дьяволу добром для царицы не вышло. Организм ее изнурялся, а здоровье ухудшалось. В церкви она пошатываясь стояла, сесть нельзя было, это вам не католичество, где удобно на скамьях расположиться можно, музыку органную послушивая. Здесь Богу служить полагалось четко. Тут стой со свечой своей в дрожащей руке и на слабых ногах иногда и по многу часов. Правда, не скажите, и в католичестве нашлось место не то что аскетизму, а просто тиранизму какому-то, с садизмом смешанному. Это было в женских монастырях для молоденьких девушек, вступающих во Франции в братство бернардинцев. Весь год они едят постное, в определенные дни совсем отказываются от пищи, встают между часом и тремя ночи, чтобы пропеть псалмы и читать молитвенник. Весь год спят на грубых простынях и на соломе, никогда не топят печей и никогда НЕ МОЮТСЯ. Зубы их желты, им нельзя их чистить. По пятницам подвергают себя бичеванию, соблюдают обряд молчания, и разговаривать нельзя даже со своей подругой монашенкой. Рубашку носят из колючей шерсти, чем больше вонзается в тело острый ворс — тем лучше и более угодно Богу. Послушание здесь абсолютное, рекомендуются бедность, целомудрие и отсутствие собственных вещей. И когда одна несчастливая в любовных утехах дама решила принять пострижение и сказала игуменье: «Позвольте мне послать за Библией. Я очень ею дорожу», — та ответила: «А! Вы чем-то дорожите? Тогда вы еще не готовы вступить в наше братство».