- Огастас и Джоанна Мэйнарды. Счастливы вместе. Осмотрись тут, Джон.

Я кивнул и вышел в коридор.

Мэйнарду было лет шестьдесят пять-семьдесят. Всклокоченные редкие волосы, бывшие некогда русыми. Мятые футболка и хлопчатобумажные брюки. Теплые тапки на босу ногу. Две дырки в районе желудка. Еще одна во лбу. Глаза умиротворенно закрыты. Здравствуй, смерть.

Я заглянул в комнату слева от входа. Что-то вроде кабинета. Стол со старыми журналами, чертежами, карандашами и линейками. Протертый плюшевый диван с мятой подушкой.. Платяной шкаф. Гладильная доска. Стул. И книги. Много книг. На стеллажах, на прибитых полках, в углах на полу, на подоконнике. Ни телевизора. Ни компьютера.

Дверки древнего шкафа не скрипнули, как я ожидал. В правой части на вешалках грустно висели немногочисленные вещи. Два двубортных костюма весьма стильного вида - хотя запах в шкафу и ткань подсказывали, что сшиты они были еще до того, как мода совершила полный виток. Короткое тяжелое пальто дорогой материи - такое же носил в университет мой отец. Несколько рубашек бледных тонов.

В левом отделении были полки с аккуратно разложенными вещами. Футболки, джинсы, пара свитеров, белье, носки. Дешевка из супермаркета.

Я вернулся в большую комнату. Финли стоял так же, как я его оставил. Фритц куда-то вышел. Эта комната была явно женской, хотя даже намека на излишества не было и тут. Большая кровать, шкаф, трюмо с пуфиком. На трюмо - обычные женские туалетные принадлежности в минимальном количестве и три фотографии в рамках, расставленные триптихом. Все сделаны примерно в одно время. На одной - Огастас Мэйнард в, похоже, виденном мной только что костюме на фоне памятника Вашингтону: моложе лет на тридцать, солидный, серьезный, но с, кажется, с трудом сдерживаемой улыбкой. На другом - его жена. Удивительно красивая женщина с потрясающими даже с фотографии глазами. Эти же глаза были центром третьего снимка - чета Мэйнардов сидит, склонив друг к другу головы и взявшись за руки. Такие фотографии делали в пятидесятые годы - я видел их во многих семейных альбомах. Красивая пара. Но смотреть хотелось только в глаза Джоанны Мэйнард.

Большие. Недоуменные. Странного фиолетового оттенка. Они смотрели как будто мимо камеры, мимо меня. В них не было ни женской мудрости, ни кокетства, ни веселья, ни горя. В них не было ничего. Только черные просторы мертвой вселенной. И от них нельзя было отвести взгляд.

- Что думаешь, Джон?

Я вздрогнул. В комнату ввалился Фритц. Я попытался сосредоточится.

- Убиты где-то восемь-десять часов назад. Они спали. Муж, похоже - в другой комнате. Видимо, кто-то стучал. Он открыл сам. И сразу получил две пули. Третья - контрольная в голову. Думаю, он знал, кого впускает.

Фритц удовлетворенно кивнул. Я продолжал.

- Потом убийца прошел в комнату. Жена к тому времени вскочила и получила пулю в сердце. Затем убийца затер чем-то за собой следы - на досках в пыли видны разводы отсюда и до входной двери.

Опять кивок:

- Точно. На клумбе я нашел женскую кофточку, ей явно что-то затирали - одна сторона в грязи. Ночи у нас холодные, влажные. Думаю, на обуви была роса. Что-то еще?

- Да. Это точно не мародеры. Похоже на спланированное убийство. Я бы сказал, что работа киллера. Но... Это же не Нью-Йорк. И не те времена. Плюс ему сначала стреляли в живот, а патроны сейчас в дефиците. К тому же калибр - похоже на 22-й. Киллер с такой игрушкой? Разве что гейша. Кстати. Я тут ночевал неподалеку. И выстрелов не слышал, хотя сплю одним глазом. Явно мелкашка. Хотя все равно странно.

- Ничего странного - стены бревенчатые. Мог и не слышать.

Я согласился.

- Пойду еще осмотрюсь.

- Я с тобой. Финли, пойдем подышим. Воздух тут не здоровый.

Все это время громила стоял, удивленно переводя с одного на другого свои поросячьи глазки.

Мы вышли во двор. Туда, громыхая, как раз заезжала разбитая телега с уже знакомым мне Уэсли.

- Рыжий, тебя только за смертью посылай. Ты бы по бабам с такой скоростью шлялся, - незлобливо крикнул Фритц. - Финли, слушай. Бери Уэсли и аккуратно вынесите их и положите в повозку. Только сначала замотайте во что-то - ну в одеяла там что ли. И найди им по комплекту хорошей одежды. Для похорон. Да, и обувь не забудь.

Я направился к сараям. Фритц там уже побывал - двери были открыты.

В ближнем, меньшем, стоял черный "чероки". Стоял давно. Левая передняя шина подспустила. На капоте - месячный слой пыли. Возле дверцы - велосипед. Больше ничего. Никаких инструментов, канистр, ветоши, покрышек.

Дальше за сараем примостился не заметный с дороги навес. Под ним расположилось весьма странное средство передвижения - велосипед с боковой коляской. Никогда такого не видел.

То, что я увидел во втором сарае, с лихвой объясняло техническую скромность первого. Это было царство металла. Все пространство сарая было заполнено станками, инструментами и металлическими изделиями. Назначение большинства из них мне было мало понятно. Какие-то трости с невозможными набалдашниками в виде грифонов, ангелов и крестов. Причудливой формы фонари с витиеватыми ручками или ножками. Удивительные приспособления, напоминающие древние сельскохозяйственные орудия, которые органично смотрелись бы под стеклом в историческом музее. Возле одной из стен стояли три арбалета разных модификаций. Рядом на верстаке - жмут коротких стрел. В дальнем углу расположился громоздкий агрегат, в котором мне угадался кузнечный горн. И во всем этом нагромождении сотен предметов чувствовался железный порядок, обязательная схема, нарушение которой было для хозяина смерти подобным.

- Да-а, удивительный человек был, - раздался за моей спиной голос Фритца. - Пойдем, еще что покажу.

В окружавших сзади дом и сарай кустах был проход, который вывел нас в торец дома. Там моим глазам открылась удивительная картинка: мощеная камнем дорожка вела к совершенно сказочному диснеевскому пруду, поросшему тростником, и, похоже, незаметному с других точек. На воде будто кистью художника были разбросаны созвездия лилий, между которыми искрилось солнце. На берегу стояла окованная скамейка. Перед ней - пустой мольберт. Мне захотелось протереть глаза.

- Это было место Джоанны, - обвел вокруг руками Фритц.

Только тут я заметил, что дорожка начинается от огромной застекленной веранды, приросшей к задней части дома. Фритц открыл дверь и повел меня туда. Казалось, моим потрясениям не будет конца.

Конечно, в первую очередь меня удивило, что я не заметил веранду раньше: пусть окна в большой комнате были зашторены, но уж дверь то в углу я как просмотрел? Однако терзался досадой я не более секунды.

Мы были в мастерской художника. Мольберты, холсты, краски, кисти - все залито радостным солнечным светом, которому было наплевать на то, что рядом поселилась смерть. Но глаз сразу тянуло к картинам. Они были везде. Сотни. Может быть, тысячи. Большинство стояло на полу, окружив веранду по периметру. За каждой из них пряталось еще, наверное, несколько десятков, аккуратно прикрытых целлофаном. Я с большим трудом переводил взгляд с одной на другую. Потому что каждая засасывала тебя как воронка.

Основной темой был только что виденный мной пруд. Однако менялись цвета, времена года и, главное - ракурсы. У каждой картины был свой центр: птица, лист осоки, жучок на листике куста, сухая травинка на берегу, лист дерева на недостижимой для человека высоте - они были центром мироздания, они смотрели на пруд. И каждый раз перспектива была какой-то неестественной, искривленной, смещенной в одну сторону. Завораживающее впечатление усиливала неравная четкость изображения, которая то впивалась в предмет безжалостной линзой, то отступала, затуманивая все невидимой слезой. При этом не хотели жить в мире и краски, в пределах одного холста то засыпающие в мягких тонах, то неожиданно вспыхивающие ярким светом в отдельных точках. Я бы удивился, увидев такие фотографии, и снял бы шляпу перед мастером цифры и фотошопа. Но картины...