Вудро, не отрываясь, смотрел на меня. Старый агент наставляет неофита N077 перед важным заданием.
- Фритц говорит, что поручил вам найти убийц Мэйнардов. Если это, конечно, свои.
Опять вопросительная пауза без вопроса. Что за идиотская манера? Я кивнул:
- Похоже на то.
- Найдите его, Джон. Мэйнард был очень важной частью нашей общины. Как будем обходиться без него - пока не знаю. Но самое главное - нераскрытое преступление в коммуне, тем более - убийство, это очень плохо для организации, для конструкции власти, она и без того еще хлипкая. Опасно. От меня - любая помощь. В том числе, если это кто-то из моих. Вероятность такая есть?
Я опять кивнул:
- Более чем. Насколько я понимаю, в городе нет неподконтрольного шерифу оружия. Но и оно не проходит по калибру убийцы.
Вудро прищурился.
- Очень странная история. Мои почти все спят вместе. Плюс круглосуточная охрана. Сомнительно. Скорее кто-то из полевых бригад - там порядка меньше. Короче, разберитесь, Джон. Опрашивайте любого моим именем. Ну что, кажется все?
Он поднялся. Мы тоже.
- Еще один вопрос. Что вы думаете по поводу пятидесятников?
Вудро опять сел.
- А что? В этой связи? Возможно, конечно. Но вряд ли. Зачем? Хотя с другой стороны организованных чужаков кроме них в округе нет. Что у них там на уме - никто не знает. Мы в марте пробовали наладить с ними контакт, но ничего не вышло. У них как бы свое государство. Маленькое, но хорошо организованное, насколько я понимаю. Жесткого нрава ребята. Расспросите Фритца. А я, увы, спешу. Увидимся, Джон.
Он пожал мне руку, вновь проигнорировав Финли, и был таков.
Говорят, что бесконечно долго можно смотреть на огонь, текущую воду и на то, как люди работают. В последнем я очень сомневался.
По пути с ранчо Робертсона нам часто попадались люди. И все были при деле. Сначала - конные деловитые ранчеры, потом - потные ребята в полях. Многие были при оружии. Наше появление неизменно сопровождалось настороженными взглядами. Правда, видимо, узнав Финли, люди быстро возвращались к своим делам.
Не считая сонного блокпоста на въезде, Соттон тоже дышал размеренной работящей жизнью. Правда, у нее было уже женское лицо. Я всегда замечал, что образ любого мирного городка в рабочее время создают женщины. Очень разные женщины: деловито спешащие, тянущие тяжелые сумки, не спеша толкающие перед собой коляски, праздные, пьющие сок или кофе под разноцветными тентами, самозабвенно целующие патлатых недорослей на скамейках, отрешенно застывшие перед витринами, весело щебечущие с подругами, уныло раздающие флаеры, утонувшие в мире телефонных разговоров посреди хаотичной толпы...
Мне всегда нравился женский мир, по крайней мере, если смотреть на него извне. Но в соттонском женском царстве мне все еще было как-то неуютно. В нем не было живого разнообразия. Только разрозненные островки рабочей активности. Все тянули свою лямку и не находили возможности или желания для сиюминутного ощущения маленького насущного счастья. Разве что по вечерам взгляд начинал было радоваться собирающимся в стайки девушкам, но и в них не находил ростков той беззаботности, которая должна пробиваться через сухой асфальт обыденности. Мне кажется, как-то так должна была выглядеть жизнь наших далеких предков на уединенных фермах, где не было телевизоров, навороченных гаджетов, ночных клубов и неоновых улиц, полных пусть и сомнительных, но таких разных соблазнов. Их жизнь была работой, которую нужно сделать по возможности качественно и до конца. Наше счастье, что мы не узнаем, как потомки назовут нашу жизнь ограниченной и откровенно скучной.
Можно сколько угодно обвинять развитие цивилизации во всевозможных грехах, отыскивая признаки неминуемого конца. И в большинстве таких менторских брюзжаний будет зерно истины - кому как не мне, крутящему сейчас педали старого велосипеда, этого не знать. Однако мне кажется, цивилизация вместе с разнообразием жизни принесла нам ощущение свободы. Пусть и ложное, но такое очевидное. Я не уверен, что свобода и счастье - это одно и то же. Может быть лишь для некоторых, и имя им "мизер". Но мне достаточно и одной свободы. И чертовски жаль, что именно на мне эта хренова цивилизация решила начать очередной виток. Да будет славно племя моисеево.
Заводя велосипед в участок, я заметил, как две женщины толкают в направлении к столовой за длинные ручки какую-то полутелегу-полутачку, груженую дровами. Наверняка Рик на это как-то социально-положительно среагировал бы. Предложил помощь или жизнеутверждающую улыбку с теплым словом. И в этом он тоже был чуть лучше меня. Причем в данном случае "чуть" было именно тем рубиконом, который отделял действие от бездействия, а моим ногам суждено было остаться сухими.
В этом городе все работали. В меру сил и способностей. Все кроме меня. И от этого мне было неловко. Конечно, на мне тоже лежали какие-то обязанности, но они были столь необременительны, что я чувствовал себя дармоедом. Меня всегда удивляли военные. Даже отбросив сомнительную для меня специфику армейского быта, я никогда не понимал, как это - всю жизнь провести как бы в запасе, в ожидании, что понадобишься, что наступит день, когда все, к чему ты себя готовил, вдруг пригодится. А может и не пригодиться. Можно сколько угодно убеждать себя, что мирная жизнь вокруг - это твоя заслуга, но меня бы каждый раз что-то покалывало в день получения зарплаты. Так и тут. Я был единственным человеком, у которого было свободное время. Причем много. И чем его занять я пока не очень понимал.
Конечно, у меня была задача разобраться с убийством Мэйнардов. Но я пока не знал, с какой стороны к ней подойти. Я не мог рассчитывать на помощь судмедэкспертизы и криминалистов. Я не знал местной жизни и жителей. Я не мог вызвать никого на допрос и не мог практически ни с кем просто поболтать и что-то выведать. Вот и получался такой дармоед поневоле.
В надежде как-то себя занять, я решил зайти в школу. Может, взять там чего почитать. Я знал, что она находится в большом белом особняке с огромными пластиковыми окнами. По неизвестным мне причинам в нем никто не жил - может, хозяева погибли или их просто переселили в домик поменьше в целях экономии древесины на обогрев зимой. С той же целью и сама школа переехала сюда. Ее старая огромная коробка стояла заколоченной на южной окраине.
Сидевший возле расположенного неподалеку склада очередной дедуган с ружьем то ли шутливо, то ли на полном серьезе, отдал мне честь. Я поднял два пальца к полям воображаемой шляпы.
Встретившая меня за белой дверью большая прихожая сияла чистотой. На уходящей вверх лестнице виднелись следы снятой ковровой дорожки. Со всех сторон доносились приглушенные дверями голоса. Женские. Иногда раздавался детский смех. Я знал, что учатся только младшие. Все кто может или хочет работать - работают.
Не увидев вокруг ничего напоминающего книжные шкафы или стеллажи, я поднялся наверх. Однако и в верхнем коридоре не обнаружил ничего кроме кадки с каким-то фикусом или кактусом. Девственная чистота. Царство голосов.
В некоторой растерянности я остановился. Поискать дверь, за которой тихо? Одна из них резко распахнулась, и я развернулся на звук. В коридор выскочила молодая женщина классически учительского вида. Блузка, узкая юбка, лодочки без каблуков, волосы собраны на затылке. Милая, но не более. Наткнувшись на меня, она испуганно остановилась. Но, видимо, узнав городского неофита, услужливо улыбнулась:
- Добрый день. Я могу вам чем-нибудь помочь?
Мне с трудом удалось выдавить из себя улыбку.
- О нет, извините. Я просто... осматривал окрестности. Знакомился с обстановкой, вот.
Еще одна улыбка. Понимающе-извиняющая. Немного нетерпеливая. Уже через несколько секунд женщина исчезла за дверью в конце коридора. Я успел заметить у нее на пальце обручальное кольцо. Не знаю, что разозлило меня больше: увиденное в интересе к этому вопросу очередное доказательство собственной сексуальной озабоченности, очевидный идиотизм своего неловкого поведения или все то же ощущение ненужности? Или все вместе взятое? Скривившись, я отправился прочь. Спать.
