Ещё же на первой сентябрьской неделе появилась в школе молодая мама, наполовину русская, наполовину туркменка, с просьбой устроить её Сашеньку в пятый класс. Паспорта гражданина у неё не было, жила она до сих пор по виду на жительство, хотя получить паспорт должна была уже в этом месяце. По причине отсутствия паспорта не было у мамы и прописки, а отсюда принимать её Сашеньку в школу не было безусловных документальных оснований. На усмотрение администратора, так сказать...

-- Вам нужно сделать добровольное пожертвование, -- сказал я ей открытым текстом. -- В сумме... -- и я обозначил сумму на своём настольном калькуляторе. -- Что Вы смСтрите на меня, милый человек? Боитесь, что себе положу в карман? Не положу, куплю котлы для пищеблока. Из нержавейки. А то сами привозите мне: на сорок литров, не меньше. Вижу, вижу, по глазам Вашим вижу, что нет у Вас денег! И жалко мне Вас очень! А себя мне не жалко? А учреждение, мне вверенное, не жалко? Закроют школу -- не один ребёнок, а двести детей окажутся на улице! (Про "закроют" я преувеличил, конечно: нас бы просто могли наградить штрафом, а современные штрафы на учреждение заставляют о премиях сотрудникам забыть на целый год, потому что из каких же средств их, кроме надтарифного фонда, выплачивать? Подняли бы ещё бунт учителя?, дошло бы до моего начальства, и тогда не двести детей, а я оказался бы на улице.) Ну, половину мне суммы принесите, половину! Как раз на один котёл хватит! Дадите половину?

-- Дам... -- прошептала несчастная молодая мама.

Разумеется, купил я и второй котёл, тем же способом. Желающие могут кинуть в меня камень, но я ведь пишу совсем не для похвальбы. Я и сам, пожалуй, испытываю укор совести, а тогда эта лёгкость добывания денег буквально из воздуха меня восхитила и посеяла уверенность в том, что я могу решиться и на более смелые шаги. Но именно в тот момент моей уверенности несколько подрИзали крылья.

На конец сентября 2010 года было поставлено заседание попечительского совета школы: органа, создать который настойчиво требовал городской департамент образования, но само существование которого мне казалось тогда и кажется сейчас совершенно бессмысленным. Предполагается некими мыслителями от образования даже и теперь, что попечительский совет, составленный из представителей трудового коллектива и наиболее активных родителей, есть управляющий совет, который и принимает важнейшие решения, включая даже и кадровые. А теперь посудите сами: почему эти важнейшие решения должны принимать родители, которые в педагогике смыслят очень мало, в муниципальном управлении -- ещё меньше, и которые, что важней всего, из состава совета автоматически выйдут, как только для их чад прозвенит последний звонок? Отчего учителям школы, которые в ней служат по двадцать, тридцать, сорок лет, нужно исполнять решения, принятые людьми, к школьному делу, по сути, равнодушными, жизнь свою со школой не связавшими, а только видящими в заседаниях попечительского совета возможность реализации своего балованного честолюбия? "Мой муж -- известный адвокат, а я вот тоже не лыком шита: в управляющий совет школы вхожу, не простая домохозяйка!" На всякую глупость, конечно, находится свой укорот: ведь повестку заседания управляющего совета формирует его председатель (сиречь директор), и этот председатель имеет возможность на обсуждение выставить вопросы относительно мелкие, как-то: дизайн и наполнение школьного сайта (сайт этот даже самим родителям не нужен); утверждение "Правил поведения школьника" (а нужны ли они вообще, если дети их исполнять не обязаны? -- нет такого закона, да и здравому смыслу противоречит); вопрос о школьной форме (сто лет будут шуметь и нипочём не введут); поиск спонсоров, для муниципальной школы не менее мифических существ, чем единороги (потому что какому спонсору мы сдались?), и взаимодействие с ними... Так нейтрализуется возможное неразумие честолюбивых мамаш, но так и смысл попечительского совета выхолащивается. Понимал ли я это в качестве управленца? Понимал прекрасно. Понимал ли, что мамочки, с пресерьёзным видом собравшиеся на "заседание", в своём большинстве о маловажности вынесенных на совет проблем и не догадываются? И это я отлично понимал. Понимало ли это моё непосредственное начальство? Если не понимало отчётливо, то уж догадывалось наверняка, а меж тем настаивало на нужности попечительских советов, послушно брало под козырёк ещё более высокому, министерскому начальству, заражённому вирусом "ливановщины". Что же, в самом деле, за беда такая в России, что даже когда верховный правитель -- патриот, половина министров оказывается европейскими холуями? Или слово "холуй" грубо звучит для прозы? Но я ли виноват в том, что оно так звучит, если точней его не найти? Этак ведь, в погоне за деликатностью, вовсе уподобимся американцам и чёрное будем называть "цветом афро".

Итак, заседание совета было уже назначено, но за полчаса до его начала ко мне приехал "подрядчик", а если точней, и не подрядчик вовсе, просто муж второго школьного бухгалтера. У этого дядьки имелась маленькая строительная фирма. Школьную крышу надо было латать, весной 2010 она уже протекала, и с новой весной потекла бы снова обязательно. Наталья Аркадьевна упомянула о мужнином занятии и сказала, что тот рад будет приехать для того, чтобы вместе со мной глянуть на крышу глазом специалиста. Вот и приехал: ну, не заставлять ведь ждать было человека. Я кликнул заместителя по воспитательной работе (её на этих страницах я уже упоминал) и попросил начинать совет без меня, а при случае его и закончить.

Мы залезли на крышу, чтобы оценить плачевное состояние старого шифера. Там же прикинули и примерную смету замены шифера на профлист, включая и материалы, и работы. Я сказал, что попробую выбить из финансового отдела департамента образования деньжат на ремонт, без особой, впрочем, уверенности в голосе: по моему небольшому опыту и по рассказам коллег-директоров известно мне было, что такие сметы утверждали лишь на срочные, никаких отлагательств не терпящие вещи, при вовсе бедственном состоянии.

-- Посодействовать тому, чтобы Вы выиграли котировку, я могу, конечно, но обещать ничего не могу, -- прибавил я, и для очистки совести, и потому, что не решил, буду ли с этим мужиком иметь дело: каким-то мрачноватым он мне показался. Не подозревал ли он меня в том, что я его жене делаю куры? Зря, честное слово, совсем зря.

-- Ясно, ясно, -- покивал дядька. -- Приходят на рынок всякие козлы и "падают" вдвое против начальной цены, а качество -- говно. Сколько хотите?

-- Сколько чего? -- не понял я.

-- Два процента? -- уточнил он.

-- Давайте вначале смету пробьём, котировку выиграем, а потом сядем и посоображаем вместе, -- дипломатично извернулся я. Мне было как-то неловко: я только второй год работал, и "откат" мне первый раз предлагали. Потом-то я, разумеется, перестал смущаться словно девица.

Дядька ухмыльнулся: моей неопытности, наверное. Мы пожали друг другу руки. Я спустился с крыши, вышел на школьный двор -- и нос к носу столкнулся с разъярённой мамашей, секретарём попечительского совета (её имя-отчество я сейчас уже забыл, да и не важно).

-- Владимир Николаевич, где Вы были только что? Вы манкировали заседанием совета! -- обрушилась та на меня.

"Иж ты! -- подумалось мне. -- Слова-то какие знает!"

-- Я был на крыше, -- только и сообразил я ответить поначалу, слегка обалдев от этого натиска.

-- Другого времени Вы не нашли? Крыша для Вас важней, чем попечительский совет? -- продолжала она кипеть.

-- Крыша, уважаемая, может детям, включая Вашего ребёнка, свалиться на голову!

-- Мы тоже можем свалиться Вам на голову! В полном составе!

-- Вы чего от меня хотите?

-- Того, чтобы Вы добросовестно относились к своим служебным обязанностям! Почему я, я нахожу время на общественных началах участвовать в работе совета, за что мне денег совсем не платят, а Вы не находите время делать то, за что Вам платят деньги?