-- Я испугался, -- признался я.
-- Того, что я исчезну? Тебе не нужно бояться до тех пор, пока Ты рядом! Заметил Ты, что я ни разу не спросила Тебя о... Твоей любви ко мне? Как думаешь, почему? Потому что неловко, потому что не спрашивают о таком? Не только! Потому что чувствую её, потому что существую благодаря ей! Мне не нужно о ней спрашивать: я из неё родилась, я через неё живу! Если она вдруг прекратится, я и быть перестану почти сразу, а на моём месте появится Лена Иванова, робкая и недалёкая деревенская девочка. Ты ведь этого не хочешь? --с надеждой спросила девушка.
Зазвонил мой телефон. Чертыхнувшись, я глянул на экран: Оля Александрова. Я передал телефон Авроре.
-- Зачем Ты мне даёшь телефон? -- удивилась она.
-- Был бы рад, если бы Ты ей сказала, что её положение моей невесты закончилось.
-- Почему Ты сам не хочешь ей это сказать?
-- Чтобы не пришлось долго объяснять причину.
-- Поняла... Слушаю Вас! -- произнесла Аврора в микрофон хрустальным голоском и попутно нажала кнопку громкой связи.
Оля, однако, не захотела с ней говорить и бросила трубку: раздались гудки.
-- Я ничего не успела сказать... -- повинилась моя спутница.
-- Поверь, что она всё поняла.
-- Почему Ты смеёшься?
-- Потому что смешно!
-- А мне вот не смешно! Мне стыдно...
XIII
"Коттедж" Арнольда я, пользуясь его описанием, нашёл без труда, без труда отыскал и ключ. Слово "коттедж", пожалуй, преувеличивало размер одноэтажного кирпичного домика, да и комнат в нём обнаружилось только две, каждая метров пять в длину и метра три в ширину: условная "кухня" с большим столом, тремя скамьями вокруг этого стола, железным мойдодыром, стенным шкафом, и условная "жилая комната" со старым сервантом, неновым диваном, древним чёрно-белым телевизором. Зато имелось исправное электричество, а также прекрасная русская печь, поместившая две свои половины в двух комнатах и таким образом обогревавшая весь дом. Пока я растапливал печку из кухни, девушка пробралась в жилую комнату и безмятежно уснула на диване, укрывшись своим ватником. Я не стал её будить, а соорудил себе в кухне "лежбище" на полу из старой одежды, которую отыскал на вешалке. И то, время было уже позднее... Но сон не шёл: в конце концов я бросил попытки легко заснуть, а вышел на улицу и принялся ходить вокруг дома, думая о насущных проблемах.
Начиналась новая рабочая неделя. Я, который пропадает на работе по семь-восемь часов в день, разве смогу для этой девушки быть хорошей нянькой? Ведь она нездорова... Разве? Кто мне сказал о её нездоровье: не Арнольд ли? Какая вера Арнольду, если, заметая следы, он мне внушил, что целый монастырь -- просто плод фантазии?
Так это обитель, выходит, направила бывшую сестру в монастырь? Ох, изверги! Нет, ни малейшего сочувствия к католичеству я сейчас не испытывал.
А я уже поверил в существование Mediatores? Полностью? Не рано ли? Мало ли какие книжки валяются на полу в квартирах старых домов! А карточки -- что ж, это просто листы картона со стихами и прозаическими отрывками на них. Мало ли для какой цели могли их использовать...
Ехать ли завтра (уже сегодня) на работу или нет? Что значит "ехать" или "не ехать"? -- так вопрос вообще не стои?т! На мне ответственность за тридцать шесть сотрудников и без малого двести учащихся! Кроме того, я -- муниципальный служащий и без веской причины не явиться на работу не могу. "Заболеть?" Только официальным порядком, с больничным листом, а где ж я раздобуду больничный, и особенно ночью с воскресенья на понедельник, и особенно на селе?
Нет, решено: конечно, ехать! Скажу девушке об этом утром. Отсюда до города добираться верных два часа, оттого, похоже, вставать мне ни свет ни заря...
Беспокойно ворочаясь, я подремал часа три. Разбудил меня звонок от школьного сторожа в половине седьмого ура:
-- Владимир Николаевич, воду отключили!
-- Во всём здании?
-- Во всём!
Ругаясь как сапожник, я выбрался на улицу, завёл машину, чтобы прогреть мотор.
Девушка продолжала безмятежно спать, улыбаясь во сне. Нет, грех будить человека, который никуда не спешит, ранним утром понедельника! Я написал записку с просьбой никому, кроме меня, не открывать, и оставил её на столе на видном месте.
В школе я оказался до начала занятий и с облегчением узнал, что проблема с водой решилась сама собой: её уже снова "дали". Я занимался текущими делами, которые утром понедельника имеют свойство приходить целой тучей, а на сердце у меня было ох как неспокойно! Девушка -- одна в незнакомом ей доме, больная ли, здоровая, но ведь одна-одинёшенька! Ну как часом Арнольд нагрянет на свою дачу? Нет, невероятно: у него тоже рабочий день, ему и некогда... Только с чего я так уверен? Ах, остолоп! -- едва не простонал я вслух. Ведь еды я никакой не оставил, даже вчера не удосужился проверить, есть ли что в стенном шкафчике! И денег у Авроры тоже нет! Есть, правда, две тысячи, которые я ей дал ещё до побега... которые она легко могла потерять или забыть в клинике! Да и на что деньги, когда она за порог ступить боится? Винил вчера католиков в жестокости, а сам кому уподобился? В больнице хоть кормят вовремя...
Воистину, двум господам служить нельзя. Спустившись после обеда в бухгалтерию, я предупредил, что уехал в департамент образования, и на самом деле туда помчался.
Мария Ивановна, моя непосредственная начальница, руководитель отдела школьного образования, была -- удача! -- не очень занята, не в отъезде, не на инспекции, и приняла меня, как только я доложился. В кабинет я вошёл чёрней тучи, так что она даже испугалась:
-- Владимир Николаевич, что хоть с Вами такое? Умер, что ли, кто?
-- Именно, умер. -- Я тяжело вздохнул и принялся бесстыдно врать, импровизируя: -- Дядя Серёжа умер, брат отца... Узнал сегодня... Мне нужно бы взять несколько деньков за свой счёт, Мария Ивановна!
-- Зачем за свой? -- удивилась начальница. -- Как раз Вам хотела сегодня звонить: у Вас с лета две недели отпуска не догуляны. Надо бы Вам или отгулять их, или заявление написать на перерасчёт... Вот и берите, хоть с завтрашнего дня!
-- Можно? -- не поверил я своему счастью.
-- А что ж нельзя? У Вас острых проблем нет, педагогов комплект, не строитесь, не ремонтируетесь, жалоб не поступало... Врио не забудьте назначить! Я ведь тоже человек, Владимир Николаевич! Я же понимаю: брат отца...
Подписав заявление на отпуск и занеся его в канцелярию, я, конечно, поехал вовсе не в учреждение, а назад, в "коттедж" Арнольда, по пути заправив автомобиль и доверху забив багажник продуктами. "Всё в порядке, -- успокаивал я себя.-- Аврора -- такая светлая головка, такая умничка! Зачем я нагнетаю, заранее порчу себе настроение? Что с ней станется за семь часов? Не убежит ведь она, в самом деле!"
XIV
Дверь в домик оказалась не заперта, что меня испугало (в записке я просил девушку запереться изнутри). Аврора сидела сразу у входа (я с облегчением перевёл дух), прямо на полу (зачем на полу?), накинув на плечи ватник, снова похожая на измученную арестантку, уставившись перед собой в одну точку, с бессмысленно-тусклым выражением глаз (нет, Господи!).
-- Прости меня, я уже здесь! -- крикнул я с порога. -- Я взял отпуск, всё будет хорошо... Что с Тобой такое, Аврора?
-- Я не Аврора, -- отозвалась она безжизненно.
Да, это была Лена Иванова, без всяких сомнений. Я коротко простонал. Сел рядом.
-- И... Аврора не вернётся?
-- Аврора очень долго ждала Вас, Владимир Николаевич, -- произнесла девушка глухим голосом. -- И слишком она была испугана всем этим: этой Вашей запиской, этим равнодушием, этим домом, откуда не убежать. А ещё воспоминания: их трудно вынести, трудно им сопротивляться... Я не знаю, вернётся ли она.
