— Напрасно вы упорствуете, генерал, жертвуете своим здоровьем, а быть может, и жизнью, — для кого? Ведь вы вашей Родине и партии больше не нужны — там вас считают предателем и изменником.

— Перед моей Родиной и партией я отвечу сам. Напрасно вы, господа, этим озабочены…

И тогда терпению гестаповцев пришел конец. Их взбесило упорство старого генерала. Но азарт борьбы с ним оказался сильнее его вполне логичных доводов.

Что же еще испробовать?

Решили предложить Карбышеву свидание с Власовым.

Дмитрий Михайлович отказался от встречи с предателем.

В арсенале гестапо оставалось только одно средство — провокация.

Гестапо отправило узника-генерала в город Бреслау, в лагерь. Здесь с ним встретился военнопленный танкист А. П. Есин.

«…В Бреслау, на улице Тира, № 19, в громадном здании бывшего ресторана охотников, напоминавшем по внешнему виду вокзал и обнесенном еще до войны железной оградой, поместился штаб и пересыльно-вербовочный пункт РОА, а также лагерь для советских военнопленных.

Отправляя сюда Карбышева, гестапо рассчитывало, что на пересыльно-вербовочном пункте РОА упрямый генерал увидит собственными глазами, как советские военнопленные добровольно вступают во власовскую, армию, чтобы вместе с фашистами воевать против коммунистов.

Командование лагеря Бреслау, гестаповцы и их пособники из РОА лезли из кожи вон, чтобы расположить к себе непреклонного советского генерала. Они предложили ему отдельную хорошо обставленную комнату. Разрешили питаться в офицерской столовой, еду для него готовили в немецкой кухне.

Карбышев понял маневры шантажистов и наотрез от казался от предложенных привилегий.

— Разве вы забыли, что я военнопленный? Я буду жить так же, как все.

Все же генерала поместили на втором этаже центрального здания, в конце коридора, в углу, отгороженном стульями до потолка. Рядом круглосуточно стоял часовой с винтовкой. Обслуживать генерала назначили советского военнопленного Г. Г. Королева, бывшего машиниста паровозного депо станции Барановичи. Карбышеву ежедневно приносили свежие немецкие газеты.

А в штабе и на пересыльно-вербовочном пункте РОА бурно развивали свою деятельность ставленники Власова Находившийся на службе гестапо капитан Игорь Голицын и другие белоэмигранты, а также офицеры-гестаповцы распространяли среди военнопленных выходивший на русском языке фашистский листок „Северное слово“, который не скупился на сообщения о падении Москвы, о голоде в СССР, о разгроме Красной Армии на Волге, капитуляции Советского Союза. Листок взахлеб восхвалял „новый порядок“ немецких оккупантов.

Подвизался на пункте и бывший царский генерал белогвардеец Краснов, печально известный глава контрреволюционного мятежа против Советской власти на Дону. Облаченный в генеральскую казачью форму царской армии, битый генерал выступал перед военнопленными с речами, призывал на „священную войну“ против коммунистов, комиссаров и евреев, чтобы на развалинах советского государства создать „новую Россию“. Истошные эти речи успеха не имели.

Карбышева, как и других советских военнопленных, вызвали в штаб РОА.

Дмитрий Михайлович не явился на вызов. Но это не помешало гестаповцам усиленно распространять в лагере и на пересыльно-вербовочном пункте слух о том, что генерал Карбышев сдался, перешел добровольно на сторону великой Германии и скоро займет видный пост в „армии“ Власова.

Но у той лжи оказались короткие ноги. Хотя военнопленные при встрече с генералом могли обменяться с ним лишь короткими фразами, они ясно понимали: немцы по-прежнему ничего не могут от него добиться.

Каждое утро Карбышев прогуливался в большом липовом парке лагеря. В одну из таких прогулок его „подстерег“ лейтенант Павел Дмитриевич Матвеев:

— Прошу прощения, генерал! Скажите, вы провокатор или настоящий советский человек, генерал-лейтенант Красной Армии?

Карбышев повернулся к Матвееву, спокойно посмотрел на него усталыми глазами и, в свою очередь, спросил:

— А как вы полагаете, лейтенант, настоящие генералы Красной Армии, преданные своей Родине, провокаторами бывают?

Матвеев сконфуженно промолчал, и Дмитрий Михайлович, взяв его за руку, повел по аллее. Генерал говорил о Красной Армии, о том, что и без второго фронта Гитлер будет разбит. Говоря о тяжелых условиях фашистского плена, Дмитрий Михайлович посоветовал Матвееву при первой же возможности бежать из лагеря — он молод и в силах это сделать, а сам он уже стар, и для него это невозможно.

— Бегите, лейтенант, забирайте с собой лучших людей…

При прощании Карбышев предупредил:

— Мне запрещено разговаривать с кем-либо, имейте это в виду.

Матвеев и позже встречался с Дмитрием Михайловичем, но украдкой, стараясь поговорить незаметно, на ходу. Раздатчик на кухне был связан с кем-то из военнопленных в лагере, который снабжал его сводками Совинформбюро, и он передавал их Матвееву. Матвеев переписывал сводку на клочок бумаги, сворачивал его трубочкой и украдкой перебрасывал через ограждение из стульев, за которым находился Дмитрий Михайлович»[15].

В Бреслау Карбышев пробыл несколько недель. Узнав о том, что генерал отказался явиться в штаб власовцев и вербовка советских военнопленных в РОА явно срывается из-за пагубного влияния генерала, гестапо приказало срочно вернуть Карбышева в Берлин.

Из рассказа Д. М. Карбышева П. П. Кошкарову:

«Когда гестаповцы в Бреслау объявили мне, что повезут обратно в Берлин, я понял, что ожидает меня.

Долго ждать не пришлось.

На руки мне вновь надели наручники. В отдельном купе в сопровождении двух гестаповцев привезли в немецкую столицу. Прямо с вокзала доставили в гестапо. Здесь предъявили обвинение в проведении коммунистической пропаганды против немецкого рейха и призыве военнопленных к восстанию и побегам. Из гестапо меня отправили в берлинскую тюрьму и поместили в одиночную камеру. В течение всего пребывания в одиночке я был почти без движения, без прогулок. Питание плохое: утром — кружка эрзац-кофе, а в полдень пол-литра супа из кормовой свеклы и 250 граммов хлеба на весь день.

По мере того как советская авиация разрушала здания и военные объекты Берлина, мой скудный паек становился все меньше и меньше. В лишенной вентиляции камере стояла невыносимая духота. Я до того ослаб, что не мог проглотить даже ту скудную пищу, которую мне давали. Чувствовал себя страшно униженным, нравственные муки были гораздо сильнее физических страданий.

Время в моей одиночке тянулось очень медленно. Я ощущал тяжелое чувство еще и от того, что оказался выключенным из борьбы и каждый час мог быть последним. Чтобы не думать об этом, я старался жить верой в близкую победу нашей Родины над фашизмом. Часто до меня доносились страшные крики из соседней камеры — они раздавались каждую ночь. Оказалось, что моя одиночка соседствовала с камерой пыток…

Время тянулось страшно медленно, но надежда, что крах и поражение фашистской Германии близки, немного облегчила серую, монотонную жизнь в берлинской тюрьме, а известия об успехах и быстром приближении Красной Армии с востока воодушевляли меня.

Так продолжалось несколько месяцев. Вымотали меня, признаться, основательно. Если бы не мой двужильный организм, я бы вовсе богу душу отдал. Но, как видите, выстоял…».

Генерал-лейтенант инженерных войск Е. В. Леошеня, будучи начальником штаба инженерных войск 1-го Белорусского фронта, в мае 1945 года допрашивал начальника инженерной службы Берлинского укрепленного района полковника Лебека. Последний показал, что он присутствовал с генералом Рундштедтом на приеме у фон Кейтеля.

— При мне и с моим участием, — сказал Лебек, — фельдмаршал пробовал договориться с вашим генералом Карбышевым. Мы предлагали ему оказывать некоторые услуги немецкой армии. Взамен он получил бы полное освобождение из-под стражи и завидные условия жизни в самом Берлине. Ваш генерал держался слишком гордо и в резкой форме отверг все предложения фон Кейтеля.