Выразив на своем лице радушие, Раубенгеймер предложил Карбышеву кресло.

— Вы, как я знаю, господин генерал, свободно говорите по-немецки, — обратился он к Дмитрию Михайловичу, — полагаю, услуги переводчика нам не понадобятся, не правда ли?

— Нет, по-немецки я не говорю, — ответил Карбышев на чистом немецком языке, — я говорю по-русски.

Фашистский сановник пожал плечами и нажал кнопку. Явился офицер-переводчик.

На столе перед Раубенгеймером лежала объемистая папка. Он раскрыл ее и, полистав, начал:

— Прежде всего, господин генерал, разрешите отнять у вас несколько минут на чисто формальную процедуру. Я зачитаю данные, касающиеся вас, с тем, чтобы потом не возвращаться к этому вопросу. Итак: Карбышев Дмитрий Михайлович, профессор, доктор военных наук, генерал-лейтенант инженерных войск, родился в Омске в тысяча восемьсот восьмидесятом году. Как видите, мы информированы о вашей биографии. Но, признаюсь, мне неясен, например, вопрос о вашей партийной принадлежности. По имеющимся данным, вы никогда не были членом Коммунистической партии, но это не мешало командованию вашей армии относиться к вам с полным доверием. Такое положение, вероятно сохранилось вплоть до текущей войны? Впрочем, этот вопрос, так сказать, больше академический, чем по существу, — Раубенгеймер улыбнулся. — Ведь я отлично понимаю, генерал, что в данном случае формальная принадлежность к определенной партийной организации мало затрагивает сущность вашей идеологии и является моментом, более связанным с общественным и служебным положением, чем с убеждениями. Не правда ли? Трудно предположить, что люди нашего с вами возраста увлекались идеями…

— Ничего не могу сказать о вас, — ответил Карбышев, — но что касается меня, то в моем представлении зрелый возраст и идеи не являются понятиями, взаимно исключающими друг друга. В тридцать девятом году Коммунистическая партия большевиков оказала мне величайшее доверие и честь, приняв меня в свои ряды кандидатом партии. Мне было тогда почти шестьдесят лет. С тех пор я постарел на три года, но убеждения мои не выпадают вместе с зубами от недостатка витаминов в лагерном рационе. Моя идеология не зависит от того, какое общественное положение занимаю в данное время. Я принял на себя высокие обязательства коммуниста и не собираюсь от них отказываться.

— Ваша горячность подтверждает мою мысль, генерал, — пробовал отшутиться Раубенгеймер. — Вы просто сохранили молодой задор. Но перейдем к делу. Я уже говорил, что отношусь с уважением к вам, как к своему коллеге, который много сделал для военно-инженерного искусства. Мне больно, генерал, за вас. Намного хлопотал, чтобы увидеть вас в Берлине и иметь возможность предложить вам…

Раубенгеймер сделал паузу. Карбышев молчал.

— Вы человек науки, господин генерал, — продолжал немец, — а у нас, в Германии, люди науки в почете. Мы не можем допустить, чтобы такой крупный ученый, как вы, находился на положении военнопленного, был выключен из области умственных интересов. От имени моего командования я предлагаю, господин генерал, условия, которые позволят вам работать и в дальнейшем так, как вы привыкли работать всю жизнь.

Раубенгеймер достал из папки, лежавшей на столе перед ним, лист бумаги и начал читать заранее сформулированный текст условий, разработанных для Карбышева.

Они сводились к тому, что генерал-лейтенанту инженерных войск Дмитрию Карбышеву предлагалось освобождение из лагеря, возможность переезда на частную квартиру и полная материальная обеспеченность.

Следующие пункты условий говорили о том, что Карбышеву будет открыт доступ во все библиотеки и книгохранилища, какие ему понадобятся для работы, а также возможность знакомиться с другими материалами в интересующих его областях военно-инженерного дела, предоставление ему, в случае надобности, любого числа помощников, выполнение, по его указанию, любых опытных конструкций, устройство лаборатории и обеспечение иных мероприятий научно-испытательного характера. Затем условия предусматривали возможность самостоятельного выбора Карбышевым тем для его научных работ и возможность выезда на фронт для проверки его расчетов в полевых условиях. Правда, как предусмотрительно оговаривали немцы, это касалось любого фронта германской армии, за исключением восточного.

Заключительные пункты условий говорили о том, что результаты работ Карбышева, естественно, должны стать достоянием германских специалистов и что чины германской армии будут относиться к Карбышеву согласно его званию генерал-лейтенанта инженерных войск.

Закончив чтение, Раубенгеймер сделал многозначительную паузу и затем произнес:

— Вот, господин генерал, то великодушное предложение командования германской армии, которое я имею честь передать вам. Его нельзя не оценить по достоинству.

— Я его оцениваю по достоинству, — сказал Карбышев, вставая. — Ваше предложение не подходит мне. Я солдат, и я остаюсь верен своему долгу. Мой долг запрещает мне работать на страну, которая находится в состоянии войны с моей Родиной.

Раубенгеймер тоже встал.

— Не спешите с ответом, господин Карбышев, — сказал он жестко. — Не надо поддаваться настроению. Я предоставляю вам возможность подумать. Ваше решение будет очень ответственным решением для вас.

Через несколько дней Дмитрия Михайловича возили опять по тому же адресу. Еще через неделю — в третий раз. И в четвертый.

— Ну как? — произносил с немецкой педантичностью Раубенгеймер.

Карбышев молчал.

Генерал снова и снова повторял: квартира в Берлине, загородная дача…

Карбышев молчал.

Раубенгеймер между тем распалялся.

— Согласитесь, господин генерал… Ведь это не кто-либо вам предлагает… даже не я, а сам верховный главнокомандующий Адольф Гитлер!..

— Мне нечего прибавить к тому, что я уже сказал вам, — ответил Карбышев.

Снова к Карбышеву в лагерь стали приезжать представители разных чинов и рангов из штаба немецкого главного командования. Ответ они все получали одинаковый: „Нет!“

Старший лейтенант Н. Л. Белоруцкий уже в лагере Флоссенбюрг слышал, как Карбышев рассказывал товарищам следующее:

— Сначала они все были вежливы со мной, расписывали прелести жизни, которая меня ждет, если я соглашусь на них работать… Постепенно они становились все суше, начали намекать на мой престарелый возраст, на то, что я все равно не выдержу сурового режима концентрационных лагерей…

Один из генералов, который принимал участие в переговорах с Карбышевым, был крайне недоволен тем, что немецкому командованию приходится его так долго уговаривать. По-видимому, стойкое поведение Карбышева, его патриотизм вывели фашиста из терпения, и он гневно заявил:

— Напрасно вы, генерал и профессор, кичитесь так своим патриотизмом и ученостью. Имейте в виду, что Германия в скором времени применит в войне такое новое оружие массового уничтожения, что от СССР и его войск не останется и следа. А вы, генерал, своим упорством и нежеланием помочь великой Германии в ее победе добьетесь того, что закончите свою жизнь на виселице.

Карбышев спокойно возразил:

— Советские ученые, наверное, тоже не сидят сложа руки, они тоже совершенствуют свое оружие…».

Узнав о том, что Карбышев отказался принять условия главной квартиры инженерных войск, гестапо попыталось соблазнить его другим предложением.

Узник Майданека врач Л. И. Гофман-Михайловский рассказывает о том, как уговаривали фашисты советского генерала перейти на службу в РОА:

«— Если вы не хотите служить Немцам, служите русской армии, созданной и руководимой генералом Власовым. Он борется с оружием в руках против коммунизма. Время Советской власти сочтено, измена не будет тяготеть над вами.

— Предательство Родины — наибольшее преступление для меня. Воинскую честь я всегда ставил выше своей жизни. Я не способен на измену и вечный позор, — ответил Карбышев»[14].

Тогда гестаповцы, по свидетельству П. П. Кошкарова, попробовали свой излюбленный метод — шантаж.