…Мы вышли к Днепру Севернее Могилева в начале августа, то есть после шести недель тяжелого похода. Тишина, безлюдье, неширокая в этом месте река. Ясности в обстановке — никакой. Где немцы, кого мы встретим по правую сторону Днепра — неизвестно.

Начали вязать плоты, чтобы переправиться с оружием и ранеными. Осталась нас к тому времени горсточка — человек шестьдесят. Я с тремя бойцами пошел в разведку на правую сторону реки. Только переплыли, слышим — на левом берегу заговорил пулемет, а из леса сыпят по нашим минами и снарядами. Откуда взялись немцы, не пойму до сих пор. Я видел, как рвались снаряды и мины, как падали мои товарищи. А потом немцы высыпали из леса. Их было не меньше батальона. Наши дрались здорово, но силы были слишком неравные.

Через несколько дней после этого я и три моих товарища перешли линию фронта и очутились среди своих…».

Полковник Митрофан Алексеевич Шамшеев был вместе с П. Ф. Сухаревичем в лагерях Регенсбурге и Маутхаузене. Ему тоже стали известны многие обстоятельства скитаний Сухаревича и Карбышева, в частности, подробности того, как они попали в плен.

«Дмитрию Михайловичу с Сухаревичем все-таки удалось переправиться на другой берег Днепра, — свидетельствует Шамшеев. — Гитлеровцы встретили их минометным и пулеметным огнем. Дмитрия Михайловича контузило. Сухаревич и один из красноармейцев подняли Карбышева и отнесли на руках в колосившееся ржаное поле. Но патруль заметил их. Отряд прочесывал местность, искал отставших бойцов Красной Армии, охотился на коммунистов и комсомольцев. Полицаи обнаружили Карбышева, Сухаревича и других наших воинов, окружили и отправили в гестапо».

Так начался для Карбышева плен.

Начало августа 1941 года.

Начало горького и страшного пути генерала Карбышева по фашистским застенкам.

«Шталаг-324» — так назывался гитлеровский лагерь у польского города Острув-Мазовецка. Он был сколочен наспех, за месяц-полтора до начала войны. Немецкое командование рассчитывало на блицкриг — по образу и подобию форсированного марша по Европе. Фашисты хотели иметь в своем распоряжении резервное пушечное мясо: переформируют русских военнопленных, оденут в форму вермахта и двинут сражаться за «великий рейх» — вперед, за Волгу, к Уралу, на Кавказ, в Сибирь…

Место для лагеря фашисты выбирали не очень тщательно. Они согнали окрестных польских крестьян со своим тяглом и в пяти километрах от города Острув-Мазовецка, у деревни Гронды, по обе стороны шоссе на Ружаны, обнесли колючей проволокой территорию бывшего артиллерийского полигона, площадью в 10 квадратных километров.

Несколько летних бараков и землянки, похожие на глубокие окопы, прикрытые сверху бревнами, — вот все жилье на 80 тысяч советских военнопленных. Многие находились под открытым небом. Под нестерпимым зноем и лютой стужей. Под нацеленными с вышек дулами автоматов.

Но вскоре гитлеровцы выяснили, что вербовать изменников среди русских людей бесполезно — и их стали уничтожать.

По неполным данным за шесть месяцев — с июня по декабрь — в лагере были расстреляны, повешены и умерли от голода, холода, истязаний и болезней свыше 40 тысяч советских офицеров и солдат. Больше половины.

Здесь почти все успели побывать в так называемом трехдневном «карантине» без пищи и воды. Потом на «сортировке», где гестаповцы требовали от каждого пленного выдать комиссаров, политработников, коммунистов, евреев. Сажали пленных и не раз в штрафную землянку — вырытую яму, где человека оставляли на всю ночь под дождем, под снегом.

За малейшую провинность пленных подвешивали к одному из столбов в виде креста, и в таком положении, лицом к солнцу, человек висел целый день, а то и целые сутки. Этот вид наказания назывался «христовым распятием». Помимо «распятия» был еще и «молебен» — узника заставляли несколько часов подряд стоять неподвижно на одном месте, держа руки кверху.

Лагерем управлял вермахт. Эсэсовцы и гестаповцы наведывались только для «фильтрации» и «чисток». Сотрудники гестапо Векке, Миске и Раковский составляли списки лиц, подлежавших расстрелу.

В первую очередь расстреливали всех коммунистов и комиссаров. Потом, под видом коммунистов, и других советских военнопленных. Кроме того, составлялись списки «неполноценных» людей — в них включались евреи, узбеки, таджики, казахи, цыгане, а также больные[8].

Была даже специальная команда, которая занималась массовыми расстрелами и закапывала трупы. Для того чтобы ей было полегче справиться со своими обязанностями, расстреливали в противотанковых рвах, оставшихся от недостроенных советских укреплений, которые находились на советско-польской границе.

С рассветом, в 5–6 утра, из лагеря начинали отвозить военнопленных.

Грузовые машины заполняли группами по 40 человек. Отправлялись к месту расстрела строго по расписанию, через каждые 20 минут.

Обреченным говорили, что их везут на работу. На месте «работы» их загоняли в противотанковый ров и выстраивали вдоль его стенок. Раздавалась очередь из автоматов в спины людей. Если в яме обнаруживали живого, его пристреливали из пистолета. Трупы засыпали тонким слоем земли.

Тем временем подоспевала вторая партия — еще 40 пленных. До вечера полицаи уничтожали 1000–1500 человек. Такой была дневная норма палачей.

Военнопленные, еще не попавшие в списки смертников, находились в «загонах». В одном — русские, в другом — украинцы, в третьем — казахи, узбеки, таджики. Каждая группа на своем, огороженном колючей проволокой поле.

В загонах большого основного лагеря держали рядовых, младших и средних командиров Красной Армии.

Два других лагеря были предназначены для старшего и высшего командного состава — от майора до генерала включительно.

Те, кому не хватало места в землянках, укрывались в норах, вырытых руками в песке. Никаких постельных принадлежностей. Большинство в летнем обмундировании, некоторые в одном белье. Все оборваны, многие разуты, так как гитлеровцы снимали с пленных годные к носке обувь и обмундирование.

Ежедневно в лагере умирало 200–300 человек. Трупы подолгу не убирали. Из-за тесноты живые не могли даже отодвинуться от мертвых. Еды почти не давали. Один раз в день, а иногда и в два дня — суп, сваренный из ботвы картофеля, моркови, свеклы и других отходов, выбрасываемых немецкой кухней, и две чашки суррогатного кофе. Иногда бросали военнопленным через проволочные заграждения сырое мясо убитых на фронте лошадей. Хлеба по 50-100 граммов на день. Его выпекали из муки с древесными опилками и молотым каштаном, он был горек, с трудом разжевывался и вызывал рези в желудке. Пленных косила дизентерия.

Истощенных от голода, измученных жаждой людей гнали на разгрузку вагонов, постройку железнодорожных путей, разборку разрушенных зданий. Возвращалось, как правило, гораздо меньше, чем уходило на работу. Людей травили собаками, изнуренных до предела пристреливали.

Раненых свозили в «ревир» — огромную воронку от взрыва бомбы. Там они лежали без медицинской помощи, без бинтов для перевязки ран. Открытые раны гноились и кровоточили.

Однажды в офицерском лагере гитлеровское начальство заставило всех военнопленных пробежать 25 метров. Мало кто выдержал «испытание». Многие падали, едва сделав несколько шагов, или брели, качаясь, как пьяные. В знак протеста советские командиры объявили голодовку. В лагере появился фашистский инспектор — генерал в белых перчатках и с моноклем. Он приказал построить бунтовщиков. Переводчик от их имени заявил, что все они офицеры и требуют, чтобы с ними обращались, как с людьми. Генерал снял перчатки и, ткнув пальцем в строй, прорычал:

— Здесь нет солдат и офицеров, здесь большевики и коммунисты. Наша задача истребить коммунистов, и мы их истребим.

«Кое с кем фашисты все же разговаривали по-другому, хитрили, — вспоминает бывший старший лейтенант Владимир Герасимов. — Из одного лагерного поля в другое передавался рассказ о том, как гитлеровцы предлагали попавшему в плен советскому генералу лучшие условия, отличное питание. Но он от всего наотрез отказался. Когда же его погнали вместе с другими военнопленными в лагерь Острув-Мазовецка, фашисты любезно подали генералу повозку. Он и от повозки отказался, не поехал в ней, а пошел рядом со всеми.