- Ося, а зачем евреи Христа распяли? - спросила Люся, которая помогала мне салат делать, ну, та, которая на филфаке учится.

- Это д р е в н и е евреи сделали, первобытные. - Пояснил Ося. - В древности такой обычай у них был, ритуал, периодически распинать друг друга. Вот они и распяли Христа, за еврея приняли.

Ося почесал затылок и подмигнул девушке. Люся кокетливо потупилась, ковырнула вилкой салат (который, кстати, получился жутко пересоленый), и метнула на Осю блестящий взгляд.

- А говорят, евреи любят устраивать социальные перевороты, - сказала она. - Зачем?

- Обычай предков, - ответил Штейн. - атавизм, можно сказать. Согласно исторической пословице: "Не посеешь - не пожнешь", со времен сельскохозяйственной эпохи.

Леня ревниво покосился на Осю и изрек:

- Скоро лето кончится, и наступит октябрь. А в октябре иногда социально переворачивают почву.

- Опять заладил Солнышкин! - закричали на него. - Хватит!

"Леня впал в занудство", - подумала я. - "Наверно, оттого, что он девственник. Или у него это в крови, в генах, что ли? В каких? Не пойму. Вот с другими все понятно: Витя русский, Ося еврей, Люся татарка. А Леня, наверно, все сразу. Так часто бывает. Нет, все-таки это от одиночества у него. Его бы женить на Вале Лосевой из Лосевки, если б Валя была незамужней. А что, нормальная была бы парочка. Солнышкин бы болтал, а Валя бы работала, а потом бы вместе водку глушили".

Ося врубил кассетник и, приплясывая на месте, предложил всем поутрясти в желудках пересоленный салат, пока не началась икота. Предложение приняли единогласно... Но так было у меня. А у Вали в Лосевке все было традиционно иначе. В селах "гуляют" по-своему.      Валя сновала из кухни в комнату и обратно, подавала, убирала, приносила, уносила. Ей помогали мать с сестрой. А Колька с Иркой сидели как господа. "Вот животы-то у вас заболят", подумала притомившаяся Валя. "Мне и присесть некогда, а они, нет чтоб помочь, и в ус не дуют, разбарствовались".

Коронным блюдом оказались куры. Гости ели да нахваливали. Валя успела схрупать на ходу вкусное поджаристое крылышко. Сесть и поесть толком именинница никак не успевала - появлялась за столом лишь когда произносили очередной тост. Очень уж много было еды, приходилось подогревать остывшее, доделывать на ходу и перекладывать в сервизные тарелочки винегреты и салаты, подкладывать маринады и соленья. Валя любила стряпать и угощать, кулинария была ее коньком. Вообще она была бабенкой азартной, увлекающейся, и порой теряла всякое чувство меры. Работать - так работать, гулять - так гулять, все до упаду. С мужем ругаться - так вся изба ходуном ходит и село гудит. Зная это, муж, захмелев, тихо убрался на сеновал.

Валя унесла последнюю смену тарелок лишь после того, как гости принялись чаевничать. Мать с сестрой разливали по чашкам цейлонский. Посреди стола красовался огромный торт и несколько вазочек с пирожными - все Валиной работы. Валя присела на табуретку, окинула хозяйским взглядом стол и сытых пьяных гостей вокруг, и только тут поняла, как она устала. Хотелось пить, но не горячего чаю, а простой холодной воды. Кружка с водой оказалась прямо перед ней, и хозяйка залпом опрокинула жидкость в рот. Горло ожгло, Валя отчаянно закашлялась, покраснела как ошпаренная, из глаз брызнули слезы. Она качнулась на табуретке и чуть не упала, вовремя удержавшись за край стола. В кружке был первач, принесенный кем-то и забытый.

Придя в себя, Валя мстительно глянула на гостей. Но тем не до нее было. Гости, размякшие от хмеля, с головой ушли в захватывающие местные разговоры и добрососедские разборки. Женщины взахлеб обсуждали, кто у кого в бане спер нижнее белье: почти новый лифчик и панталоны. А мужчин интересовала политика: сколько чего сперли у государства члены правительства и почем продали за кордон. В сравнении с этим их собственное воровство у дачников, друг у друга и у самих себя (вернее, у собственных жен) казалось до того жалким, что мужики от досады аж кряхтели. Воровской размах правительственной верхушки их восхищал, а политические сплетни по телевизору были их любимейшей передачей. Доходы правительства мужики пытались измерить в местной валюте: в литрах самогона. Получалось много!

Таким образом, всем было не до хозяйки, отнюдь. Валя разобиделась на гостей, встала и, хлопнув дверью, вышла из избы во двор.

По привычке она направилась прямо в огород. На грядках оказалось воронья видимо-невидимо - наверно, хитрые птицы понимали, что раз в доме гости, то хозяйке не до огорода, и никто их не потревожит. Валя от такой птичьей наглости возмутилась до глубины души.

- Кыш, твари перелетные! - гаркнула она.

Вообще-то, вороны - твари оседлые. Наверно, поэтому они не приняли на свой счет Валины слова, если вообще поняли. А может, из-за присущего им нахальства вороны отреагировали так вяло: лениво оглянулись, продолжая разрывать лапками грядки.

Валя потянулась за палкой. Но палка отбежала от нее, точно живая.

Сделав несколько неверных шагов, хозяйка пьяно рухнула на собачью будку. Из будки с визгом выскочил перепуганный Базлай и бросился в избу, поджав хвост и нервно прижав уши.

"Кто ж его с цепи снял?", мелькнула у Вали мысль. Оглянувшись, она увидела свинью Маньку в собачьем ошейнике, прикованную цепью к сараю. Манька яростно скалилась на разгуливающую возле самого ее пятачка сытую ворону.

На следующий день Валя узнала, что весть о ее кулинарных способностях вышла аж за пределы родного села. А от "курей" все были в полном восторге, и никто не отравился. Пронесло только свинью Маньку, которая объелась куриными костями и другими остатками пиршества.

А вот кто посадил свинью на цепь, выяснить так и не удалось. Впрочем, Манька так и осталась жить на привязи в качестве охраны, вместо Базлая, который вскоре после того исчез.

"Куда запропастился старый пес, ведь на шаг от конуры не отходил, когда с цепи спускали...", недоумевала Валя. Сильно огорченная - она даже не ожидала от себя таких переживаний из-за собаки - Валя принялась искать своего питомца по всему селу. "Не подох ли уж?", думала она. "Или его Манька слопала?"

Возвращаясь с реки, я встретила расстроенную Валю. Я осоловела от зноя и долгого купания, мокрый купальник двумя узкими лоскутами облепил тело, солнце жгло плечи и мокрые волосы. Я не сразу заметила широко шагающую Валю в выцветшем розовом платье и без платка. Она что-то крикнула мне издали.

- Что, Валя? А? - не расслышала я.

- Не ви-да-ла моего Баз-лай-чика-а?! - по слогам прокричала она.

- Нет, Ва...

Я осеклась, увидев странную волну, которая выкатилась на дорогу. Многоцветное колышущееся нечто текло в нашу сторону - так, по крайней мере, показалось издали. Потом стало видно: это полчище собак. Тьма, псовое нашествие! Валя уже успела поравняться со мной.

- Что это?

- Собачья свадьба. Отойди, покусают, — сказала она.

Мы отпрянули за кусты дикого шиповника. Собаки приближались. Впереди шла маленькая кудрявая сучка дворовой породы. За ней, шагах в двух, катилась собачья орда - псы всех размеров и мастей, кудлатые, гладкие, огромные, средние, крошечные, и откуда их принесло столько! Сзади всех, порядочно отстав, с трудом ковылял старый Базлай, небольшой гладкошерстный песик, серый с проседью. Спина его при каждом шаге прогибалась, голова тряслась. Казалось, он того гляди упадет.

- Базлайка, миленький! - бросилась к нему Валя, быстро подхватив на руки. - Тебе-то чо тут надо, а?

Песик благодарно лизнул хозяйку в подбородок.

- Вспомнил молодость, - сказала я.

Дорога тянулась вдоль холмов, поросших крупными ромашками, колокольчиками, высоченными алыми свечами иван-чая. Все это поникло от полуденного зноя, пожелтелая трава клонилась к земле. По дороге уплывала собачья волна, исчезая на какой-то тропе за холмами. В другую сторону, к деревне, мимо полуразрушенной шиповалки шла счастливой походкой Валя, баюкая на руках, как ребенка, старенького песика.