Нет, кажется, никаких сомнений в том, что справедливость как честность представляет собой достаточно стабильную моральную концепцию. Однако решение в исходном положении зависит от сравнения: при прочих равных условиях, предпочтительной концепцией справедливости будет наиболее стабильная концепция. В идеале мы должны сравнивать договорную доктрину со всеми ее конкурентами в этом отношении, но, как и в других случаях, я буду рассматривать только принцип полезности. Чтобы сделать это, полезно вспомнить три элемента, которые входят в действие психологических законов: а именно, ничем не обусловленная забота о нашем благе, ясное осознание резонов для моральных предписаний и идеалов (поддержанное объяснением, обучением и возможностью привести точное и убедительное оправдание), и признание того, что люди, следующие этим предписаниям и идеалам и выполняющие свою роль в социальных устройствах, принимают эти нормы и выражают в своей жизни и характере формы человеческого блага, которые возбуждают наше восхищение и уважение (§ 70). Возникающее в результате чувство справедливости тем сильнее, чем сильнее реализованы эти три элемента. Первый оживляет чувство нашего собственного достоинства, усиливая тенденцию на подобное отвечать подобным; второй представляет моральную концепцию таким образом, что она легко может быть понята, а третий показывает привлекательность следования ей. Наиболее стабильная концепция справедливости, следовательно, — это, вероятно, та, которая понятна для нашего разума, соответствует нашему благу и основывается не на отказе от «Я», а на его утверждении.
Несколько вещей заставляют предполагать, что чувство справедливости, соответствующее справедливости как честности, сильнее, чем соответствующие чувства, вселяемые другими концепциями. Прежде всего, ничем не обусловленная забота других людей и институтов о нашем благе гораздо сильнее при договорном подходе. Ограничения, содержащиеся в принципе справедливости, гарантируют каждому равную свободу и, свидетельствуют, что наши притязания не будут отвергнуты ради большей суммы преимуществ, даже во имя всего общества. Нам нужно только помнить различные правила приоритета и смысл принципа различия в его кантианской интерпретации (людей нельзя считать средством вообще), а также его соотношение с идеей братства (§§ 29, 17).
Следствием этих аспектов справедливости как честности является повышение действенности принципа взаимности. Как мы видели, более ничем не обусловленная забота о нашем благе и более четкий отказ других извлекать преимущества из случаев и случайных происшествий должны усиливать наше самоуважение; и это большее благо должно, в свою очередь, в качестве ответной реакции вести к более тесным связям. Эти эффекты более интенсивны, чем в случае принципа полезности, и поэтому результирующие привязанности должны быть более сильными.
Мы можем подтвердить это предположение рассмотрением вполне упорядоченного общества, в котором действует принцип полезности. В этом случае три психологических закона должны быть изменены. Например, второй закон теперь утверждает, что люди склонны к дружеским чувствам по отношению к тем, кто с явным намерением выполняет свою роль в схеме кооперации, в которой максимизация суммы преимуществ или среднего благосостояния, публично признаны. В любом случае, результирующий психологический закон не является столь правдоподобным, как прежде. Действительно, допустим, что некоторые институты приняты на основании публичного осознания того, что большие преимущества одних уравновешивают меньшие потери других. Почему принятие более удачливыми принципа полезности (в любой форме) должно бы вызывать у менее удачливых дружеские чувства по отношению к ним? Такая реакция на самом деле была бы удивительной, особенно если те, кто находится в лучшей ситуации, настаивали бы на свох притязаниях, утверждая, что большая сумма (или среднее) благополучия будет получаться из удовлетворения именно их интересов. В этом случае не действует никакой принцип взаимности, и апелляция к полезности может просто вызвать подозрение.
Забота обо всех людях, выраженная рассмотрением каждого отдельно (взвешивая равно полезность каждого), слабее по сравнению с той, которая выражается принципами справедливости. Таким образом, привязанность, порожденная во вполне упорядоченном обществе, регулируемом критерием полезности, наверняка будет колебаться достаточно сильно от одного слоя общества к другому. Некоторые группы не сильно захотят, если вообще захотят, действовать справедливо (теперь со справедливостью, определенной принципом полезности), с соответствующей потерей стабильности.
Конечно, в любом вполне упорядоченном обществе сила чувства справедливости не будет одинаковой во всех социальных группах. Однако для гарантии того, что взаимные узы связывают все общество, всех и каждого его членов, нужно принять нечто вроде двух принципов справедливости. Ясно, почему утилитаристы подчеркивают способность к сочувствию (sympathy). Тот, кто не имеет преимуществ от лучшей ситуации других, должен как-то опознать большую сумму (или среднюю) удовлетворения, а иначе он не будет иметь желания следовать критерию полезности. Подобные альтруистические наклонности, без сомнения, существуют. Однако они, по всей видимости, менее сильны, чем те, которые вызваны тремя психологическими законами, сформулированными как принципы взаимности; а отмеченная способность к сочувствующей идентификации представляется достаточно редкой. Следовательно, эти чувства обеспечивают меньшую поддержку для базисной структуры общества. Вдобавок, как мы видели, следование утилитаристской концепции ведет к разрушению самоуважения у тех, кто оказывается в проигрыше, особенно в том случае, когда они уже были до этого менее удачливы (§ 29). Для авторитарной морали, воспринимаемой как мораль общественного порядка в целом, характерно требовать самопожертвования ради более высокого блага и резко осуждать ценности индивида и малых по сравнению с обществом ассоциаций. Бессодержательность «Я» должна преодолеваться служением большим целям. Эта доктрина, наверняка, поощряет отвращение к себе со всеми разрушительными последствиями. Конечно, утилитаризм не доходит до этой крайности, однако, 'связан с похожими эффектами, которые еще больше ослабляют способность к сочувствию и искажают формирование эмоциональных уз.
В противоположность этому, в социальной системе, регулируемой справедливостью как честностью, отождествление с благом других и оценка того, что они сделали для нашего блага (§ 79), могут быть достаточно сильными. Однако это возможно только потому, что взаимность уже присутствует неявным образом в принципах справедливости. С постоянной уверенностью в себе, заключенной в этих принципах, люди формируют надежное чувство своего собственного достоинства, которое служит основой человеческой любви.
Апеллируя прямо к способности сочувствования как основанию справедливого поведения в отсутствие взаимности, принцип полезности не только требует больше, чем справедливость как честность, но и зависит от более слабых и менее распространенных склонностей. На силу чувства справедливости влияют два других элемента: ясность моральной концепции и привлекательность ее идеалов. Последнюю я буду рассматривать в следующей главе. Здесь я попытаюсь показать, что договорный подход больше конгруентен нашему благу, чем его конкуренты; и такой вывод оказывает поддержку предыдущим рассмотрениям. Большая ясность принципов справедливости обсуждалась ранее (§ 49). Я обращал внимание, что по сравнению с телеологическими доктринами, принципы справедливости определяют ясно выраженную концепцию. Напротив, идея максимизации совокупного благополучия, или достижения большего совершенства, расплывчата и аморфна.
Гораздо легче, во-первых, убедиться, что нарушены равные свободы, и, во-вторых, установить расхождения с принципом различия, чем решить, увеличивает ли неравный подход социальное благосостояние.
Более определенная структура двух принципов (и разных правил приоритета) более ясна для интеллекта и, следовательно, оказывается для него более убедительной. Объяснения и резоны в их пользу более легко понимаемы и принимаемы; поведение, которого от нас ожидают, четче определено публично признанными критериями. Из всех трех подходов, таким образом, договорный взгляд обладает большей стабильностью.
