— Петрович.

— Я вас по имени отчеству, поскольку я лет на десять моложе. Терпеть не могу панибратства. Итак, Антон Петрович, вы не можете не согласиться, что я поступаю благородно. Позавчера, в двенадцать часов пятьдесят две минуты местного времени, оно же московское, я назначил вам сорок восемь часов для того, чтобы успеть скрыться. Вы использовали это время бездарно. Вы не придумали ничего лучше, чем из центра переместиться на окраину. Я вас нашел моментально. Но даже если я вас нашел, вы ведь можете спасти себя — на время, конечно. Вы должны быть осторожны и внимательны. Я нарочно сделал несколько ошибок, надеясь, что вы их обнаружите. Увы! Считайте (он стал загибать пальцы): к вам подходит пьяница, алкоголик, алкаш. Вы смотрите на его одежду, на его небритость (кстати, это искусно сделанная наклейка с трехдневной щетиной, сейчас модно в артистических кругах), смотрите на строительную грязную куртку и штаны с махрами по низу, но как будто совсем не видите модельных туфель из кожи бизона ценой в двести пятьдесят долларов!

— Вы могли их украсть.

— Это вы сейчас так говорите, а там, у магазина, вы просто проморгали. Да и не мог я их украсть! Где? В магазине? С чьих-то ног на ходу снять? Разуть пьяного богатея, заснувшего на лавке? — но пьяные богатеи на лавках не спят, они сплошь и рядом засыпают в машинах, когда их осторожно везут домой личные преданные шофера. Дальше. Ошибка совсем грубая. Вы дали мне деньги — не могу не оценить этот поступок! Я взял их и — и ничего! Да где же это видано, чтобы алкаш, мучающийся с похмелья — я вам даже словесно об этом намекнул! — где это видано, чтобы он не помчался тут же и не купил себе похмельной выпивки? А? Дальше. У этого же алкаша вдруг оказывается фонарь — и не простой, а специальный туристский, с широким отражателем, вы посмотрите, с четырьмя мощными батарейками, комплект которых стоит больше самого фонаря! Да любой алкаш давно бы такой фонарь продал! Что он, спичками себе дорогу осветить не может? — они, спички, всего сотню стоят за коробок. А нет спичек — найдет и в потемках! Продал бы он фонарь — равно как и туфли, кстати, если бы они вдруг даже попали к нему невероятным образом. Всякое ведь бывает. Купил богатый человек себе туфли, сел в машину и вдруг чувствует, что при нажимании на педаль газа, они ему трут. Рассердился богатый человек, вспылил на свою ошибку и, недолго думая, снял туфли и выкинул на ходу из окна в мусорный бак — а тут и пьяница рядом случился…

Слишком много ошибок, Антон Петрович, слишком много! Вы делаете наше мероприятие пресным. И в подвал ни в коем случае лезть нельзя было. Ваше счастье, что еще не миновало сорок восемь часов. Впрочем, не ваше счастье, а мое, извините, благородство. Если бы вы не пошли в магазин, я бы сам нанес вам визит под видом слесаря-водопроводчика или газовика — чтобы предупредить. Остался час с небольшим, Антон Петрович. Возьмите себя в руки и начинайте действовать с умом, иначе…

Я понимал, что этот Грей — сумасшедший. Что говорить с ним надо как-то особенно. Но — вечная моя привычка сперва обращаться к логике и разуму человека!

— Однако, странно, — сказал я. — Вы обещали начать преследование через сорок восемь часов. А получается, следите за мной уже давно!

— В самом деле… — огорчился Грей. — В самом деле, что-то тут не так. Что-то я напутал. Постойте. Значит, сорок восемь часов я должен был ждать? И только после этого начать вас искать? Так?

— Так. Очень легко запомнить.

— Ничего не понимаю! Как же я напутал-то?

— Не знаю.

— Но это исправимо, Антон Петрович! Я возобновляю условия. Я даю вам заново сорок восемь часов, а сам за это время не сделаю ни шагу. Вы прячетесь, повторяю, в пределах Саратова. Через сорок восемь часов, не раньше! — правильно? — я начинаю искать вас. Через сорок восемь часов, не раньше!

Не доверяя своей памяти, он достал крохотную электронную записную книжку, нащелкал клавишами и даже показал мне, чтобы я удостоверился: Антон Петрович через сорок восемь часов! Не раньше!

— Все. Идите — и через сорок восемь часов начнем.

— А что начнем?

— То есть, как? — даже обиделся Грей. — Вы скрываетесь, а я вас ищу.

— И что сделаете, когда найдете?

— Дурацкие вопросы какие-то! Какая вам разница? Терпеть не могу, ей-Богу! Человеку предлагают интересное занятие, а он начинает кобениться, выспрашивать, как да что!

— Но должен же я знать, какова цель того, что вы называете интересным занятием? От цели будет зависеть интенсивность моих действий.

— Вы умный человек! — с удивлением сказал Грей. — Действительно. А что я говорил в прошлый раз?

— В прошлый раз вы говорили совершенную чепуху. Вы собирались найти меня и убить.

— Точно! Но почему же — чепуха? Никакая не чепуха. Найду и… И сами будете виноваты! — надо лучше прятаться.

— Но вы не указали причины, из-за которой вы меня убьете. Вы помните причину?

— Какой вы нудный, ей-Богу! Ну, не помню! У меня с детства плохая память на бытовые пустяки. Что-то высокое, по-настоящему сложное, запоминаю сходу, а это… Всего Бетховена могу вам напеть, вернее, насвистеть, я отлично свищу. — Он продемонстрировал, просвистев несколько тактов — чисто, красиво, подвальное эхо отзывалось на звучность этого свиста. — Знаю множество стихов Рильке на немецком языке. — И он прочел короткое стихотворение на немецком языке, с выражением и чувством. — То есть — прекрасная память, не правда ли? — а ют всякие, повторяю, бытовые мелочи — не удерживаются в голове! Да, я забыл причину, по которой должен вас… но какая разница, что это за причина, главное, она есть! Главное — я принял решение, а если я принял решение, то никогда от него не откажусь.

— Хорошо. Но всякая игра, а вы мне предлагаете игру, ведь так? — всякая игра имеет начало и конец. Сорок восемь часов вы мне даете на подготовку. А потом? Не будете же вы вечно за мной гоняться?

— Мне хватит одного дня, — мальчишески похвастался Грей.

— А вдруг не хватит? Я — теоретически, не желая вас обидеть.

— Теоретически? Ну, допустим, неделю. Если за неделю я вас не найду, тогда… а что тогда?

— Тогда — все. Я — свободен.

— Нет, так не годится! Вы прятались, испытывали лишения и страх — и никакой моральной компенсации за это? Нет уж. Давайте так! — обрадованно воскликнул Грей. — Если я вас за неделю не найду — что, впрочем, абсолютно невероятно, — но — допустим, — если я вас не найду, то вы начинаете искать меня. Тоже неделю. Я буду без оружия и без прикрытия, один. Но оставляю за собой право на самозащиту подручными средствами — у вас, кстати, тоже есть это право.

— А если и я вас не найду?

— Тогда опять я буду вас искать!

— И до каких пор это будет длиться?

— До тех пор, пока один из нас не устранит другого.

— Ага. Значит, все-таки ваша цель — убийство?

— Опять он за свое! И охота говорить об этом! Убийство! Других слов, что ли, нет? А еще кроссвордами занимается! — показал он знание моей жизни. — Гибель. Гораздо красивее. Или — отправленье в мир иной. А то — убийство! Мы ведь живем с вами по-настоящему, а не пошлый детективный сюжет разыгрываем!

— Мне кажется, как раз детективный сюжет. Какой-то довольно глупый. И именно пошлый.

— Так — сказал Грей. — Сами того не понимая, вы поступили верно. Вы оскорбили меня. У меня появилась к вам личная неприязнь. Теперь я по-настоящему хочу найти вас и…

— Убить?

— Лишить это данное время и данное общество вашего присутствия в нем.

— Вы сумасшедший.

— Еще одно оскорбление.

Я понимал, что говорить с этим маньяком бесполезно, но…

— Послушайте, Грей.

— Да, я Грей. Слушаю.

— Нельзя ли отложить на некоторое время? Сейчас мне не до этого. Мне нужно решить судьбу одного мальчика. Ребенка, которого бросила мать.

— О ребенке я позабочусь.

— Нет уж, не надо!

— Вы мне не доверяете? Это вы сумасшедший, а не я. Вы неадекватно оцениваете обстановку. Представьте: к вам пришла смерть в виде неизлечимой болезни, а вы говорите ей: нельзя ли подождать, сударыня, у меня, понимаете ли, дитя на руках! Чувствуете, как смешно звучит? Все, хватит разговоров! Признаюсь, хоть вы меня и оскорбили, я испытываю к вам симпатию, я ощущаю вас близким по духу, мы могли бы стать друзьями. Но это тоже хорошо и годится для наших занятий. Когда оскорбляет посторонний человек, это воспринимается не с такой болью. А вот когда оскорбляет человек близкий, друг — тут боль нестерпима. Я погублю вас с болью за вас. Это ведь лучше, чем умереть в подворотне от холодной и жестокой руки грабителя?