Я ничего не мог ему ответить. Назвать его опять сумасшедшим? Но я чувствовал, что сам с ума схожу.
— Все, время пошло! — объявил Грей. — Давайте, я провожу вас, расстанемся — и через два дня, через сорок восемь часов, приступим к нашим занятиям!
28 июля 1995 года.
* * *
Завтра в полдень истекает срок, за который Дориан Грей должен найти меня.
Осталось меньше суток.
Я сижу в коллекторе городской канализации, в темноте. Внизу журчит, там — перекрестье канализационных труб. Диаметр их — примерно половина моего роста, в крайнем случае, если меня обнаружат, можно спуститься и по одной из труб, выигрывая время.
Оттягивая?
Неделю назад я оставил Виталия сестре и сказал, что мне нужно срочно уехать.
Надежда не задавала вопросов. Она видела, что со мной что то происходит — такое, о чем я ей не скажу.
Полдня я ходил и ездил по городу беспорядочно и бесцельно. Заметал следы.
Потом на городской железнодорожной платформе «Трофимовский мост» сел на электричку и доехал до станции Жасминная (бывшая Разбойщина). Там — дачные поселки. Я пошел к дальним. Сначала мне грезилось найти временно пустующую дачу с запасом продуктов. Но сообразил: сезон, разгар лета. Если на даче нет хозяев, то — справа, слева, спереди и сзади — соседи. Заметят. Не могу же я совсем не выходить — уже потому, что туалеты на большинстве дачных участков стоят на отшибе: типовые деревянные строения с дырой. А в самой даче — извините.
ВЫ ОЧЕНЬ ЧИСТОПЛОТНЫ.
За дачами — поле. За полем поднимается на пологие холмы лес.
Найти там укромное место?
Пересекая поле, понял, что это воинский полигон: окопы, блиндажи. Смутно вспомнил, что в нескольких километрах отсюда дислоцируется какое-то военное училище.
Переночевал в окопном тупике, крытом бревнами (командный пункт?). Там была деревянная дверка, открывающаяся внутрь. Подпер ее обломками досок, навалил камней. Если будут ломиться, услышу и проснусь.
Впрочем, не спал. Только под утро.
Утром — беспокойство, тревога, ощущение опасности. Осторожно выбрался, пригибаясь, пошел окопом, вырытым не в полный профиль. Солдаты-лентяи, командиры распустили их и распустились сами.
ВАМ ПОНРАВИЛАСЬ БЫ ВОЕННАЯ СЛУЖБА.
Выглянул. Вокруг — тишина и пустота. Но вот на грунтовой дороге вдоль леса появилась черная большая машина, почти лимузин. Что ей делать тут? Приостановилась. Я упал на дно: наверняка у него (Грея) или у них (если у него есть подручные) — мощные бинокли.
Через минут десять-пятнадцать прополз в свой тупик, где были кустики, выглянул из-за них. Машины не было, но это ничего не значит. Они свернули в лес — и наблюдают оттуда, невидимые сами.
Не появляясь на обозримой поверхности, переходами, окопами, траншеями — все ближе к дачному поселку.
Полигон кончился. Но, слава Богу, трава высока. Пополз в траве. Очень медленно, чтобы колыханием ее не выдать свой след.
Вот и сады. Но некоторое время еще полз у забора вдоль садовой улицы — там, где возможен был просмотр от леса.
Поминутно озираясь, пошел к станции. На полпути свернул в лесополосу, которая вдоль железнодорожного полотна.
Вокзалы и аэропорты перекрыты. Станции тоже.
Глядел на поезда из зарослей. Вдруг — товарный поезд затормозил. Половина вагонов — открытые металлические платформы со щебенкой. Остальные — и цистерны, и дощатые, длинные и высокие. Напротив как раз такой. Засов наброшен без замка и пломбы. Щель внутрь. Подбежал, отбросил засов, отодвинул дверь, заглянул. Навалены без порядка какие-то полиэтиленовые бочки. Залез, задвинул дверь. Бочки оказались пустыми. Нагромоздил их к углу, оставив лаз, полез в угол, последовательно задвигая за собой проход.
Облегченно вздохнул. Съел хлеба, выпил воды — все это в небольшом рюкзаке (Насте был куплен ради всего лишь трехдневного похода их класса по местам окрестной природы. Биология. Ботаника. Она могла бы учиться гораздо лучше).
ВЫ ИНТЕРЕСУЕТЕСЬ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИМИ ЛИЦАМИ ПРОТИВОПОЛОЖНОГО ПОЛА.
Поезд остановился, как я понял, на станции Саратов-2, это товарная станция. Я вылез. Одежда моя ни у кого не могла вызвать сомнений: мешковатые штаны, пестрая застиранная рубашка. Рабочий, грузчик. А рюкзак в руке несет — мало ли зачем человеку рюкзак?
Но я, тем не менее, постарался никому не попасться на глаза.
Оказался у проходной: домик со шлагбаумом.
Как раз выезжали один за другим три грузовика. За ними, не видимый охранником-вахтером, выскользнул.
Я не бывал в этих местах, но, выйдя, оказался на улице Астраханской, которую узнал.
Однако, это почти центр. Опасно.
Бегом пересек утицу. Девятиэтажные дома.
А вот — прямо с улицы — вход в подвал. Правда, оттуда парит.
Подвал полузатоплен.
Кое-как добрался до дальнего конца подвала, где нашел сухой угол.
Просидел там весь день и всю ночь — до раннего утра.
Утром, едва начало светать (и птицы только-только пробовали голоса), пошел по направлению к городскому парку.
Мне помнилось, что там довольно много укромных мест: какие-то полуразрушенные домики — а значит, и чердаки, и подвалы…
Но — давненько я тут не бывал! — никаких развалин нет, есть вполне целые строения служебного назначения — и все закрыты.
Совсем уже рассвело. Вдалеке показался какой то человек и, хотя прошел своей дорогой, я заметался в панике.
Детская карусель с лошадками. Под нею — пространство. В отчаянье залез под карусель, в пыль и мусор. Никому в голову не придет сюда заглядывать.
Лежал…
Все гуще — голоса. Карусель начала работать. Старался не глядеть на вращающуюся над головой плоскость. Тошнило.
От изнеможения заснул.
Проснулся — карусель не работала.
Но все еще голоса — и детские, и взрослые.
Вдруг звук, я панически стал отползать (куда!?).
Мяч закатился под карусель. Ребенок-мальчик на четвереньках лезет за ним и кричит: «Сейчас!»
Увидел меня. Дети иногда бесстрашны. Они умеют не бояться неизвестного, непонятного, непостижимого. Я был для него непонятен и непостижим. Он молча посмотрел на меня, взял мячик и полез обратно.
Я весь взмок. Вылезать нельзя — увидят. Оставаться нельзя — сейчас найдут, хамски схватят за ноги, вытащат, как нашкодившую кошку из-под дивана.
Но — обошлось.
Дождался тишины и темноты.
Из парка — по улочке между частными домами и старым бесхозным стадионом. Трибуны сломаны, исковерканы, проросли насквозь деревцами, лозняком. Вот где для Алексины материала! — она как раз такую лозу и применяет для своих работ.
Я люблю ее, вот в чем дело. Я не любил ее, а теперь люблю. Двадцать шесть лет думал, что люблю, но это было совсем иное. Люблю — только теперь.
— Мужик! — раздался голос, и я шарахнулся к забору.
Голос — из зарослей.
— Не бойся, иди к нам!
И я каким-то сверхъестественным чутьем понял, что это не засада, не Грей и не помощники его, это — свои.
Под трибуной, на уютном вытоптанном пятачке, на мягкой траве и гибких ветвях восседали и возлежали трое мужчин — и выпивали.
Была у них всего одна неполная бутылка красного дешевого вина и стакан. Однако, они тут же предложили мне выпить. Я, не чинясь, согласился, выпил полстакана. Достал из рюкзака огурец, кусок хлеба, кусок копченой колбасы, но они отказались.
— Закуска дело десятое, а вот выпить бы еще!
Благодарный, я достал деньги, двое побежали к коммерческому круглосуточному ларьку, один остался.
— Ты понимаешь, какая ерунда получается, — сказал он так, будто разговаривал со мной издавна — и развивал тему. — Вот я. Так?
— Так.
— Теперь посмотри. Личность и общество. Так?
— Так.
— Ну, и что делать? Нет, ты скажи!
— В каком плане?
— Ты тупой? — сочувственно спросил собеседник. — Я же объяснил тебе. Или ты не знаешь?
— Не знаю.
— И я не знаю. И они не знают, — кивнул он туда, куда побежали его друзья. — А кто знает в таком случае? Ведь это невозможно! Невероятно! Это невыносимо уже! Или тебе все равно?
