Тонкие пальцы проворно сняли бинты, пропитанные моей и капнувшей кровью. В том месте, где были всажены клинки, были багровые шрамы, которые чуть побаливали. Целитель провел кончиком пальца по левому шрамы и покачал головой:

— Долго заживает.

— При должном питании исчезнет через день, — ответила я, — нужно только еще глотнуть крови.

— Хм, а когда нужно будет снимать швы? — спросил у меня он, — ты случайно не знаешь?

— Швы? — медленно повторила я, — ты имеешь ввиду то, что зашил мои раны нитками?

— Да.

Я едва не взвыла.

— Быстро вспарывай их, — рыкнула я, — пока нитки не стали частью моего тела! У меня же тогда навсегда эти шрамы останутся!

Целитель молча кивнул и взял небольшой такой ножичек, и им вспорол мои недавно зажившие шрамы. Я скрипнула зубами от боли, но ни один звук не сорвался с моих болевших губ. О, Дьявол, что за время такое? Теперь края ран соединяют не зельями, а простыми нитками!

Я развернулась спиной к нему, и он распорол почти зажившие на спине раны. Черные струйки крови побежали из ран по моей коже, придавая ей абсолютно белый, болезненный цвет. Я недовольно поморщилась. Эльф залил в открывшиеся, похожие на обнажившие свое жуткое содержание книги, раны зелье, которое ледяным огнем полыхнуло в истерзанной плоти. На краткий миг мне почудилось, что вместо крови у меня теперь течет жидкий холод. Но спустя пару минут, кровь вновь приняла положенную ей температуру. Признаться, впервые лечение было для меня столь мучительно.

Я обессилено закрыла глаза, чувствуя легкую от вновь накатившей, как морская волна, усталости дрожь. С этим надо что-то делать, и желательно в скором времени. Мне просто необходимо напитаться энергией жизни, иначе от голода я просто сойду с ума. Совершенно незаметно сон принял меня в свои объятия.

— Ветер, — позвала я его, — где ты?

Привычный пейзаж окружал меня, начиная меня раздражать. Мне уже перестал нравиться этот полный спокойствия и безмятежности вид, который делал реальность, окружающую меня, еще противнее и нежелательнее.

— Алувэйн, какой именно артефакт ты должна была сохранить для Молодых? — раздался позади меня неестественно спокойный голос Ветра.

Я обернулась и едва не попятилась от него. Его глаза были так холодны и безжизненны, что мне стало страшно. Белые волосы в этот раз делали его каким-то нереальным.

— Ну, такой продолговатый и вроде бы хрустальный, — я решила, что лучше будет сразу сказать правду.

— Дура! — рявкнул он и отвесил мне пощечину.

Я упала на землю, прижав ладонь к пышущей позорным огнем щеке.

— Идиотка! — ходил он взад-вперед, ругаясь, — ты знаешь, что это был за артефакт?

— Не ори на меня! — вспылила я, вставая с земли и переходя в боевую стойку. Мои глаза впустили привычные пустоту и отрешенность, устраняя все чувства и привязанности. Никто не смеет отвешивать мне пощечины и орать на меня. Никто.

— Не орать? — Ветер едва не задохнулся от переполнявших его эмоциях, — ты же едва не отдала в руки Молодых оружие, способное причинить вред Родителям! Ты понимаешь, что твоя сила превратила простой артефакт в невероятно разрушительное оружие? Получи Молодые артефакт, как они бы разрушили все!

— Стой, — нахмурилась я, — как это "получи"? Он что, не у них?

А куда же он делся? Я же своими глазами видела, как артефакт вспыхнул и исчез.

Ветер некоторое время стоял, беря себя в руки и обретая потерянный совсем недавно самоконтроль. Его глаза смотрели куда-то вдаль, словно не желая видеть меня. Словно я стала чем-то безобразным и отвратительным, чем-то, на что смотреть совсем не хочется.

— Не у них, — наконец, произнес он, — мы успели перехватить его. К счастью, — и помолчав, безжизненным голосом добавил, — к счастью для тебя, потому что иначе я был бы вынужден убить тебя.

Его слова повисли в тишине. Казалось, что жизнь после этих слов замерла, словно боясь лишний раз напомнить о себе и привлечь внимание Ветра. Хрусталь убежденности в том, что он никогда не причинит мне вреда с оглушительным звоном разбился во мне, оставив после себя горечь правды. Неужели я действительно верила в то, что он никогда не причинит мне вреда? Почему я в это верила? Потому что думала, что он любит меня так, что любая мысль о причинении мне вреда будет воспринята, как кощунственная.

Глядя в суровые глаза, я с режущей сердце тоской в который раз убедилась в том, что те, кто мне дорог, могут спокойно убить меня, если я стану угрожать чему-нибудь, кому-нибудь. Они не станут менять мое отношение к миру с помощью слов. Не станут… Просто вгонят безжалостную, алчущую крови сталь между ребер, при этом глядя мне в глаза с уверенностью, что другого выхода нет. А может действительно его и не будет. Только очень обидно, что перед тем, как твое тело сожмет в своих горячих объятиях чуждую сталь, этому будет предшествовать знакомая нежная улыбка и ласковый, таящий на своей глубине лед равнодушия, взгляд.

Мы смотрели друг другу в глаза. Пустые, ничего не выражающие глаза у обоих. Такой взгляд только у тех, у кого нет души.

— Если бы ты не опередил меня, то я сама вогнала бы в сердце клинок, — шепнули мои губы, — Родители не должны огорчаться, мы не должны их огорчать и подводить. Я готова понести наказание прямо сейчас.

Я повинно склонила голову, чувствуя, как горят от не пролитых слез стыда, глаза. Родители не должны огорчаться. Алувэйн, Алувьен, кто я? Я устала оттого, что не могу разобраться в своей сущности. Жестокая убийца или кто? Кто такая Алувэйн? Кто такой Ветер? Нечто такое древнее и чужое, что Алувьен приходит в ужас от их силы и возраста.

Сейчас говорит Алувьен, а вот ее устами шепчет Алувэйн. А кто сейчас?

— Ты понесешь свое наказание после того, как вновь обретешь свою настоящую сущность, — слова осколками стекла вспороли кружево тишины, — это все.

Он развернулся и неспешно пошел прочь от меня. Потихоньку его фигура становилась все более и более расплывчатой, и спустя всего несколько минут вовсе исчез.

Я стояла, выпрямившись так, будто вместо позвоночника раскаленный прут, и глотала обжигающие, льющиеся непрерывным потоком слезы. В который раз мое сердце безжалостно разбили, словно оно было никчемной безделушкой. Только я пытаюсь создать нормальную жизнь на руинах прежней, стараюсь стать чуточку счастливее, как тот, ради которого я готова умереть со счастливой улыбкой, безжалостно уничтожает хрупкий каркас нового будущего. Горячий пепел в который раз разрушенной жизни щедро дарил прожигающие сердце поцелуи. После этих поцелуев сердце вновь превратиться в нестерпимо ноющий ошметок. Раньше находился кто-нибудь, кто восстанавливал его, а потом сминал его, возвращая в прежнее состояние. Только вот я теперь сомневаюсь, что теперь допущу появление очередного моего "спасителя".

Теплые ладони мягко развернули меня, и я, уткнувшись в чью-то грудь, позволила слезам свободно потечь, перемежаясь с судорожными, прерывистыми всхлипами. Сквозь затопившее меня горе я чувствовала в этих объятиях что-то неуловимо родное и знакомое. Тихий, мягкий, как мед, голос говорил что-то глупо-утешительное, но только делал хуже. На душе словно сгустились тяжелые, свинцовые грозовые тучи, сквозь которое солнце надежды и счастья не может пробиться.

Наконец, слезы кончились, оставив после себя опустошенность. Я подняла глаза и встретилась с такими же зелеными, как у меня глазами. Его лицо, которое я ясно видела, в отличие от Ветра, было мне знакомо до последней черточки, словно я смотрела в зеркало. Вот только это был мужчина.

— Алвэйн? — вырвалось у меня.

Он улыбнулся мне теплой, несколько мальчишеской улыбкой, которая затронула и глаза. Сколько в них было любви и нежности, что я вновь едва не заплакала.

— Я думал, что ты меня не узнаешь, сестричка, — ухмыльнулся Алвэйн, мой…брат-близнец, — да, ну ты и перепугала Лайгервэйна, едва на месте не убил от испуга.

— Испуга? — недоуменно изогнула я бровь.